Тёть Валю в нашем дворе знали все, от малюсенька до велика. Была она дамой крикливой, грубой, любому могла сориентировать, где, по её понятию, его пространство. Не стеснялась в выражениях, могла и руки расформировать. Мы, детки, да и почтивсе зрелые пытались обращаться от неё подальше. В жизни же она была обыкновенной разведёнкой «нетяжёлого поведения»: бессчетные её «гражданские мужья» сменяли друг друга часто. Никто с ней не уживался продолжительно, ни с одной подружкой-собутыльницей она не общалась длительно. Но был один человек, который жил совместно с ней немало лет. Это была её дочь, Любаша.
Мы с Любой были ровесниками, но практически не общались — учились в различных школах, в краски друг к другу не прогуливались. Но, как водилось у нас во дворе, часто совместно с иными ребятами игрались в штандер-стоп, в салки или в вышибалы. В играх она была обыкновенной девчонкой, чуток пацанистой, не нюней и даже веселый. Но как же она изменялась в лице, когда на горизонте возникала её мать… Многие зрелые у нас во дворе её сожалели, именовали «бедной девочкой». Жилось ей никак не сладостно.
Эту информацию я, тогда ещё мальчуган, черпал из семейных дискуссий и телефонных разговоров моей бабули. Она работала в регистратуре районной поликлиники и по сбору информации могла отдать фору любому разведчику. В свободное от работы и хозяйственных хлопот( когда успевала?) время она болтала по телефону со своими многочисленными приятельницами, благодарячему я был в курсе фактически всех событий в нашем районе.
Но некоторая информация залетала ко мне и, что именуется, напрямую. Про панельные дома и звукопроводимость в них шучено немало шуток. Но «панельки» посещают различные — где-то звук лучше идет по горизонтали, и ты в курсе всех дискуссий собственных соседей по лестничной клетке. Где-то лучше акустика по вертикали — и ты привыкаешь произносить «будь здоров! » на чих соседа сверху или снизу. Где-то вообщем — фиг разберёшь: вроде под боком музыка играет, а на деле — в соседнем подъезде на 3 этажа больше. А в нашей хрущёбе звук шёл по диагонали. И так вышло, что комната, где я дремал, делал уроки и клеил модели( на четвертом этаже) встык шла с комнатой Любаши в соседнем подъезде на 3-ем. Поэтому я был в курсе их «семейных разборок» фактически любой пир. В главном было слышно тётю Валю: «Урод криворукий, дура глупая, бестолочь тупая, скотина! ». Это были ещё наиболее «невинные» эпитеты, которыми дама награждала свою дочь. При этом кляла тётя Валя Любашу на чём свет стоит: «Будь ты неладна, чтобы ты сдохла, чтобы твои детки тебе так нервы трепали, как ты мне, чтобы у тебя рукииноги отсохли, будь ты проклята! ». Иногда было слышно и Любу: «Мама, не нужно, мамочка, не бей, я более не буду! ».
Страшно, когда такое молвят, да ещё ребенку. Но пацаном я когда-то не шибко сострадал соседке: детям не чрезвычайно характерно думать о таковых вещах, ежели, естественно, нам не устанавливают умышленно «задачу» каким-либо слезоточивым творением вроде «Хижины дяди Тома» или «Детей подземелья». Но один момент( разрешите, я его приведу, хоть он и удлиняет повествование) я незабываю чрезвычайно отчетливо.
В тот день мне прочно досталось от отца. Вообще-то он на расправу не быстр, случаи, когда он использовал ко мне «физическое воздействие» разрешено подбить по пальцам одной руки. Вот это был один из таковых случаев. Причём вданныймомент я разумею — папе было с что злиться: я тайно брал в школу его небольшой японский транзистор, похвастаться перед ребятами. Я берёг его как зеницу ока целый день — и не уберёг: некий гад из старшеклассников с разбегу пнул мой ранец, на минуту брошенный перед туалетом, и у транзистора треснула передняя панель. В остальном он был цел, даже работал, но этого хватило.
Я сидел наказанный в собственной комнате, глотал горькие слезы обиды. Маме было строго-настрого запрещается меня успокаивать, но разве сердечко обычной мамы выдержит? Она тайно прокралась ко мне, поцеловала и погладила по голове, сунула мне шоколадную конфету. Я мусолил сладость и прислушивался в разгорающийся дебош в Любашиной комнате. И внезапно меня как током пронзила мысль: а таккак Любашу-то никто не пожалеет! Никто не погладит по голове, не утешит конфетой. И мне, одиннадцатилетнему парнишке, впервыйраз стало ужасно за девочку, с которой я даже не общался толком.
По романтическим законам литературы мне нужно было бы подружиться с Любашей и начинать её рыцарем. Но ничто этого не вышло. Мы здоровались как доэтого, времяотвремени игрались совместно. Общаться — не общались. Выросли.
Я отучился в училище, поступил в районный мед и возвратился в близкий град уже состоявшимся доктором. Любаша также куда-то поступила и уехала обучаться. Из бабушкиных дискуссий я слышал, что она получила неплохое образование и возвратилась в наш близкий поселок. Но не к мамы — сняла комнатку, позже квартиру… Вышла замуж. Я её даже когда-то видел мимоходом — обычная юная дама. Бабушка сообщала, что с «этой скандалисткой» тётей Валей дела у дочери так и не наладились неглядя на всю кротость крайней.
В тот день я, как традиционно, пришёл на работу и на ступенечках встретился со собственным знакомым, работавшим на «скорой».
– Думал, ты сейчас с дежурства, а то мы бы тебя завладели по дороге! – поприветствовал меня он. – Мы из твоего дома лишь что забирали пострадавшую.
Я поинтересовался — кому в моём доме могла пригодиться медпомощь, да еще и быстрая? Знакомый ответил, что забирали молоденькую даму, которую шибко избила её мама. Вызвали соседи. То ли невменяемая, то ли в делирии дама повалила свою дочь на пол и колотила ногами по чему попало: по лицу, груди, животу… Ещё до такого, как он именовал номер квартиры, я уже сообразил, о ком идёт стиль. Любаша, вероятно, заходила и, что именуется, попалась под горячую руку: нрав у тёти Вали к тому времени сделался ещё наиболее скандальным, она даже некотороеколичество раз посетила в милиции за хулиганство.
Чуть позднее, освободившись от текучки, я заскочил в «травму». Хотя мы с Любой не приятельствовали, но когда-то хотелось посодействовать ей. Однако в травматологии развели руками. Переведена. На четвёртый этаж.
«Четвёртый» – это гинекология. Очень нехорошее пространство: там «сохраняются» – лежат те, кому угрожает выкидыш. Там же и «скребутся» – почаще освобождаются от полностью благоприятных, но нежеланных беременностей, реже — очищают то, что осталось после выкидыша. И почтивсе иное — грустный этаж. Знакомых докторов там у меня не было, но была медицинскаясестра, с которой общались ещё в училище. К ней я и подался, завладев пачку «Липтона» и коробку «Коркунова»( какую лишь фигню ни дарят родственники пациентов!).
Сестричка усмехнулась моим умеренным презентам( им и этого не перепадает традиционно), но в поддержке не отказала. Да, поступила сейчас таковая, опасность выкидыша, беременность — 10-12 недель, покуда сохраняем. Из милиции уже прибывали, опрашивали. Хочешь посмотреть?
– Не хочу.
Хватило такого, что в летописи заболевания в анамнезе написано. Мне собственных хватает. Сестричка при мне же сделала на обложке маленькую пометку. Это означает – «за болезненную попросили». Кто, когда — не принципиально. ныне для нее и иглы будут потоньше, и медикаменты сильнее, и медсестры повежливее, и врачи пообходительнее. А что я ещё мог изготовить?
Через 21 день, как у них в гинекологии положено, Люба вышла, вынесла собственный невеликий живот. Дело на её неадекватную мамашу вмешивать не стали. А позже я повстречал тётю Валю сам. У себя в отделении. У неё была сухая гангрена — безо каждых на то предпосылок. Она не наркоманила, лишь пила, не была «лежачей», не получала травм и обморожений… Короче — без каждой предпосылки у дамы начали отмирать руки и лапти, с кончиков пальцев, по одной фаланге, равномерно и неизбежно, неглядя ни на какое исцеление. Меньше года она уходила и ворачивалась — за следующий ампутацией, следующий порцией бесполезного исцеления. С каждым разом она казалась всё наиболее остервенелой. Она кляла нас за то, что не можем её излечить, именовала недоучками( это наиболее невинное). По поводу этого варианта мы даже писали в Москву, слали разборы, уточняли исцеление. Там также развели руками. Главное — заболевание прогрессировала скорее, чем традиционно в таковых вариантах. Месяцев за 10 из здоровой немолодой дамы тётя Валя перевоплотился в «самовар» – тело с башкой, но без рук и ног. Ухаживать за ней дома уже никто не желал — с соц работницами дама обходилась поэтому. Так что отправилась она в крайний раз из больницы уже в дом престарелых. Квартира, где она жила, сдаётся.
А Любаша, по словам моей бабули, родила в вложенный срок здоровую девочку. При встрече они здороваются и мало разговаривают. Но о собственной мамы Люба не желает произносить.