История рассказана человеком, который по займу службы был юристом, по натуре собственной никогда не веровал ни во что и признавал лишь два возможных состояния при оценке всех событий: горячее сердечко и холодную голову. Поэтому, у меня нет оснований ей не полагаться. Да-да, конкретно ей. Девушке, никогда не носившей ни нательного крестика, ни оберегов, ни амулетов. От имени Т. И.
Отец перенес три инфаркта. Сидел на собственных «инвалидских» копейках, но все одинаково пробовал быть полезным окружающим. Мать, работавшая по сменному графику, вследствии вечной недостатка средств нашла подработку и пропадала днями на собственных работах. Отец взвалил на себя всю семейную бабскую суету: уборку, стирку, готовку, оплату коммунальных услуг и, наиболее основное, полный контроль за моей Дашкой: поначалу – детский сад, позже, спустя год, – школа, уроки, прогулки, сытные обеды. Он многому выучился за эти два года и пытался делать все аккуратненько и отменно, кпримеру, наловчился лепить пельмени и постоянно звонил мне в обед: «Ну, чем побаловать тебя вечером? Пельмешками? Будет изготовлено, заходи в краски! ».
Папа. Он постоянно был моим обожаемым. Мать любила сыночка, моего старшего брата Сергея, и я уже издавна свыклась с тем, что занимала в ее сердечко наиболее крайнее пространство, после всех. Когда Серега водинмомент погиб, мама затопила родное сердечко горем и скорбью, но так и не освободила хоть крошечный кусок, чтоб пустить туда меня. Я не дулась: у меня постоянно был мой папа.
Последние месяцы меня преследовали невезения всюду, и лишь с папой я могла об этом побеседовать. Февраль выдался сумасшедшим. Я лишилась работы. Уже две недели новенькая компания изучала мое резюме и не торопилась с ответом. В довершение ко всему, я совсем поругалась с супругом и пришла к папе за советом: решила разводиться, сил нет вытерпеть, а существовать из-за малыша – зря. Конечно, он произнес: «Забирай Дашку и приходи! ». Я плакала у него на коленях, как малая девочка, извещая все новейшие и новейшие детали несчастной домашней жизни. Мое сердечко разрывалось от боли, а он сидел и впитывал эту мою болезнь, перенимал всю ее на себя. Какая я была эгоистичная! Почему не подумала, что отец элементарно не выдержит! Отец еле пережил ночь, а сутра «скорая» увезла его со ужасным диагнозом: инфаркт.
Я сидела возле постели, гладила его по руке и тарахтела без приостановки: про Дашку, ее школу, про погоду, про его излечение. Я знала, что он меня слышит, желая он покоился вполне недвижим, с раскрытыми очами и лицом, не выражающим ни-че-го! Я научилась его брить, обтирать влажной салфеткой, поменять памперсы. Он стеснялся меня поначалу( я это видела по тому, как он какбудто бы пробовал увести глаза во время процедуры), но позже привык.
В палате с инфарктом лежало четыре. Я скорешилась с Иришкой, также ухаживающей за собственным папой. Нас объединило сплошное несчастье. Мы времяотвремени болтали шепотом, когда наши, как нам казалось, засыпали; часто были «на подхвате»: обменялись номерами мобильных и, покуда одна бежала домой взять душ или в магазин за несчастной плюшкой и пакетом сока, иная прислушивалась к «чужому отцу» на вариант конфигураций в одну или иную строну, чтоб обязательно позвонить. Вот так мы с ней жили в палате для тяжелобольных, ночуя вблизи с нездоровыми на стульях.
В ту ночь Иришкиному папе стало ужаснее. Врачи пожимали плечами; как постоянно, ничто обнадеживающего. Я глядела на Иру, клюющую носом на неудобном стуле, и мне становилось все невыносимее. Захотелось вылезти из душной палаты и слегка проветрить мозги, взбодрится, чтоб не упасть на пол, не свернуться клубочком и не заснуть тут же, на голом линолеуме. Я тряхнула подругу за плечо и прошептала в ухо: «Я на 5 минут, покурю внизу». Ирка протерла красные глаза и мотнула башкой.
Я выскочила из палаты и помчалась по лестнице. Я устала, чертовски устала, и доэтого только – от неопределенности и щемящего ощущения безысходности. И еще от огромного ощущения вины! Собственной вины за то, что папа лежит, как растение, и все – вследствии меня!!! Надо встряхнуться, чтоб отец не видел ни слез, ни тоски в очах и не услышал изменнически дрожащего гласа завтра сутра. А вданныймомент – только 03: 00 ночи, имеется время прийти в себя.
Надышавшись воздухом вперемешку с никотином, я поднялась на этаж, густо закрыла стеклянную дверь и встала в коридоре, левее «своей» палаты на пару оконных проемов, облокотилась ладоням на подоконник и глупо уставилась в ночь. Темень какая! В душе и моей доле буквально так же – непрерывные потемки!
Я впала в прострацию. За окном не было ни огонька, лишь серые стенки, освещенные мягким «коридорным» светом, отражались в стекле прямо за моим своим отражением.
Вдруг я услышала тихий вздох. Потом ощутила, как мимо меня проползает, какбудто крадется, прохладный воздух, какбудто справа влево некто впустил сквозняк. Он( сквозняк) шевельнул прядь волос на макушке, «дотронулся» до лопаток, колыхнул подол моей длинной юбки, и сзаду себя в оконном отражении я увидела на фоне бледно-серой стенки проплывающее мимо белесое скопление. туча не на улице, не за окном, а там, в серо освещенном коридоре, прямо за моей спиной. То ли вздох, то ли маленький стон прошелестел над самым ухом. Я на секунду оцепенела и стала медлительно поворачиваться обратно. Коридор был пуст.
Я лишь сделала шаг, чтоб метнуться в палату, как дверь с гулом распахнулась, и на пороге, держась обеими руками за дверной косяк, возникла Ира. Ее лицо было искажено истеричной гримасой. Медленно оседая на пол, она прошептала: «Па-па-папочка мой… Папа… умер…» – «Я УЖЕ ЗНАЮ”, – эхом отозвалась я и, выйдя из ступора, кинулась к подруге, чтоб не отдать ей свалиться.
свалиться
Добавлю от себя.
Даже для самых неверующих времяотвремени наступают минутки откровения.