Некоторое время мне пришлось действовать в клинике. Больница наша различалась от остальных лишь тем, что её пациентами были беременные дамы, новорождённые и детки до шестнадцати лет.
Конечно, как и в хотькакой клинике, у нас гибли люди. Но вособенности страшно было то, что это были роженицы, родильницы и детки различных возрастов. Смерть не обходила их и не медлила, не оставляя шанса докторам обхитрить её. Казалось, её неумолимые шаги разрешено было услышать. На шестом этаже, где находилось деление детской реанимации, её пребывание, казалось, физиологически испытывалось. Даже в наиболее солнечные дни, когда солнце нескромно тащило свои лучи через окна и играло ими на плиточном полу, было элементарно нереально избавляться от ощущения волнения и внутреннего беспокойства. Словно хозяйка костлявая с косой ходила по коридору и заглядывала в раскрытые палаты.
Но, ежели опуститься этажом ниже, то разрешено было увидеть улыбающихся деток, мам, какие лежали совместно со своими маленькими детьми, услышать хохот, забавно играющей детворы. Жизнь представала совершенно в ином свете. Нигде, несчитая как в клинике, невозможно увидеть эту контрастность жизни: где погибель идёт об руку с жизнью, вариант с долей, а живые с мёртвыми.
Работала я на главном этаже, в крыле, умышленно выделенном для администрации. Это был долгий коридор г-образной формы, один конец которого упирался в холл поликлиники, целый день переполненной пациентами, а иной – в травмпункт и ввод в стационар.
Кабинет мой находился поближе к поликлинике, благодарячему иногда было шумновато. Дети из поликлиники времяотвремени забегали в коридор. Тут же неподалеку находилась комната мамы и ребёнка, где матери могли покормить и переодеть детей. Обычно громко было в первой половине дня, после обеда же пациентов становилось меньше. К концу рабочего дня наступала элементарно пугающая тишь, которая казалась мистической.
Летом детский сад, в который я руководила собственного сына, не работал. К счастью, мне было с кем его бросить, и я могла тихо действовать. Но единожды приключилось так, что ребёнка мне довелось новости с собой на работу.
Сын у меня скрытный, необщительный, в детском саду товарищей у него не было. Он чрезвычайно продолжительно не заявлял. Начал говорить лишь в 5 лет. Думаю, безмолвствовал бы и подольше, ежели бы опытному логопеду не получилось его разговорить.
Привела я его к себе на работу, он сходу уселся за комп и начал играться. Если я куда-то отправлялась по работе, водила его с собой. Так прошёл день. К концу рабочего дня в коридоре всё затихло. Сыну уже распорядком надоело играться, и он пошёл бездействовать в коридор.
Некоторое время он слонялся вдоль стенок туда и назад, времяотвремени заходил в кабинет, но, уже не обретая себе места от скуки, опять устремлялся в коридор.
Я тихо занималась собственной работой, покуда внезапно не услышала шум в коридоре, какбудто детки игрались. Я подумала, что это крайние пациенты забежали в коридор и начали там играться. Я бы и далее не направляла нималейшего интереса на этот шум, ежели бы из бухгалтерии не вышла бухгалтер и не попросила новости себя потише.
Тут я выглянула в коридор и увидела собственного сына, который носился по коридору и кое-что орал. Так как он нехорошо заявлял, было элементарно нереально взятьвтолк, что конкретно он орал. Я взыскательно велела ему зайти в кабинет.
Зайдя в кабинет, он никоимобразом не мог утихнуть: подбегал к двери и выглядывал в коридор, в котором без его пребывания царила гробовая тишь, только времяотвремени нарушаемая торопливыми шагами персонала.
Сын опять стал проситься в коридор. Я разъяснила ему, что греметь в клинике невозможно, что гулом он препятствует людям действовать. Он, естественно, обещал не греметь. Я тихо отпустила его в коридор.
Спустя некое время я опять услышала шум и беготню в коридоре, выглянула и увидела непонятную картину: сын бегал по коридору, потом становился и оборачивался, разговаривая при этом кое-что. Он какбудто пробовал рукою тронуть кого-либо. Затем грубо разворачивался, какбудто догоняя кого-либо и, какбудто коснувшись кого-либо невидимого, на этот раз удирал от него. Создавалось совершенное воспоминание, что ребёнок играл с кем-то, лишь этого кого-либо не было следовательно. Первая мысль, которая пришла мне в голову, сын выдумал себе представляемого друга от скуки и сейчас с ним бежит по коридору.
Я прикрикнула и позвала его к себе. Он остановился, произнес кое-что не мне, а куда-то в сторону и проследовал в кабинет. Я отчитала его за то, что он не почитает людей, которым нужна тишь, чтоб они могли действовать, и тут он мне произнес:
– Там паренек, он маму отыскивает.
Я чрезвычайно опешила. Во-первых, тому, что он вообщем кое-что произнес. Вытянуть из него ясное предписание – крупная фортуна. Обычно на всевозможные вопросы он или безмолвствовал, делая вид, что ничто не слышал, или отвечал односложно. Во-вторых, я буквально знала, что нималейшего мальчика там быть не могло. Врачи окончили приём, и крайние пациенты издавна покинули поликлинику. Стационар и травмпункт находились так далековато отсюда, что добраться в этот коридор людям было элементарно утопично. Тогда в голове мелькнула мысль, которую я тут же прогнала бросать, а хозяйка встревоженно выглянула в коридор. Он был полностью пуст, и в нём царила гробовая тишь. Тогда я спросила сына:
– А где он, этот паренек?
– Там, – ответил сын и указал рукою на дробь коридора, где находилась лесенка, водящая на 2-ой этаж.
Конечно, никого ни в коридоре, ни на лестнице не было.
– Наверное, он ушёл домой, отыскал маму, и они совместно ушли, – произнесла я, заводя сына в кабинет.
– Нет, он там, – не унимался сын. – Он там постоянно. Маму отыскивает.
Вот тогда стало жутко. Я более ничто не разговаривала сыну, а он, казалось, всё задумывался о собственном новеньком знакомом.
Когда мы уходили из больницы, я намеренно вульгарна к выходу в противоположную дальнюю сторону коридора мимо травмпункта и стационара, чтоб не проскочить мимо данной лестницы поликлиники.
Мы сели в автобус и поехали домой. Сын глядел в окно и, как постоянно, безмолвствовал. Вдруг на полпути к дому он спросил:
– А где мать мальчика?
– А как его зовут? – поинтересовалась я.
– Он не незабывает, – ответил сын.
Накатил новейший приступ жути. Но, собрав всё положенное мне присутствиедуха, я произнесла:
– Его мать, наверняка, работает допоздна, а он бежит по клинике, балуется и уже заблудился. Но ты не переживай, она за ним смотрит. Вот окончит действовать и непременно его отберёт.
Сын улыбнулся и всю путь безмолвствовал и глядел в окно. А я всё задумывалась об этом призрачном мальчике и его маме. Если бы она лишь знала, что он там…