Как-то довелось мне устроиться ночным дежурным в один из моргов. Работа не пыльная, день чрез трое, клиентура покладистая, без особенных претензий.
Поначалу, естественно, было ужасно и тошно. Потом ничто, привык. Однажды заступаю на дежурство. К вечеру возник Митрич. Он в морге этом лет, наверняка, 20 проработал. Приходит и произносит:
– Ты сейчас на ночь в дежурке закройся и не выходи, чтоб там ни приключилось. Ночь сейчас нехорошая. Первая ночь полнолуния, каждое может быть.
Тут меня, несомненно, прорвало. Какими лишь эпитетами я Митрича ни одарил. Обидно мне показалось, что недостаточно интеллигентный охранник меня, человека с верховным образование, страшить замыслил.
Митрич неговорянислова выслушал и произносит:
– Как знаешь, я тебя предупредил, – развернулся и пошёл.
К концу рабочего дня об этом инциденте я, наверняка, и не вспомнил бы, лишь насторожила меня одна мелочь: Митрич был трезвым и заявлял полностью нешуточно. После работы старший прозектор замешкался со мной побеседовать на философские темы, сидим в дежурке, спорим, а мне мелочь эта – Митрич здравый и безмятежный – спокойствия не даёт.
Поздно вечером мой собеседник ушёл. Я запер за ним дверь и остался один. Проверил морозильную установку, поглядел, всё ли в порядке в прозекторских, потушил свет и возвратился к себе в дежурку. Там так: входная дверь, вблизи дежурка и долгий Т-образный коридор, в конце которого размещены двери, водящие в трупохранилище, прозекторские и остальные помещения. Всю ночь в коридоре горит некотороеколичество ламп. В дежурке также свет пылать обязан, но охранника, ежели дремать ложатся, постоянно его выключают. Двери, несчитая выходящий, нигде не закрываются, элементарно густо закрыты. В дежурке на двери задвижка, но постоянно дверь оставляли настежь раскрытой. Как же было и в ту ночь. На лице бесшумно: ни ветра, ни гула машин. На небе низкая луна. Читаю Гримельсгаузена, но нет-нет да и прислушиваюсь к тиши. В полночь в сон потянуло. Решил лечь. И тут слышу, как в коридоре скрипнула дверь. Осторожно, практически не слышно, но скрипнула. Выглянул из дежурки, в коридоре свет тусклый, растерянный, там, где двери, мрачно, ничто не следовательно. Как-то не по себе стало. Однако размышляю, схожу, погляжу, отчего дверь открылась. Пошёл, а чтоб убежденности себе придать, ступаю крепко, шаги отдаются глухим эхом. И тут замечаю, нет, даже быстрее испытываю – спереди, в темноте, какое-то чуть уловимое перемещение.
Отчётливо вспоминаю: «Закройся и не выходи, что бы не приключилось! » Медленно отступаю в дежурку, захлопываю дверь и щёлкаю задвижкой.
По коридору шорох стремительных шагов, обрывающихся у самой двери. Потом извне дверь шибко тащат за ручку. Она поддаётся на некотороеколичество мм, далее не пускает задвижка. В щели мелькает смутный тёмный силуэт, и в дежурку проникает явный сладковатый аромат мертвеца.
В последующее миг я с дикой силой вцепляюсь в дверную ручку. А из коридора кое-что безрассудно жуткое пробует просочиться ко мне. Царапает дверь, дёргает ручку, шарит по косякам и стенкам, и всё это проистекает при полном молчании. Не слышно даже тяжёлого дыхания. Только влечет вследствии двери ароматом формалина и морозом.
Вместе с рассветом в коридоре начинается гробовая тишь. Никто более не царапает, не рвётся в дверь. Но я ещё длительное время не могу отпустить ручку: так и стою, вцепившись в неё побелевшими от напряжения пальцами.
Настойчивый звонок отдаёт меня к реальности и принуждает раскрыть дверь. Коридор обычен и пуст: потому видится, что всё происходящее ночкой было одичавшим, кошмарным сном. Замок, как постоянно, заедает, и я продолжительно не могу его раскрыть. Наконец, мне это удаётся. На крыльце забавно скатился сменщик.
– Ну, ты здоров дремать! Битый час звоню! – изумляется он.
Я невнятно мычу о том, что полезно перебрал спирта, ничто не слышал и что вообщем меня лучше сейчас не касаться.
Рабочий день в самом апогее, а я никоимобразом не могу вынудить себя выйти домой. Нервно курю на крыльце карьерного входа и сильно пробую взятьвтолк, что было ночкой – действительность или сон. Рядом курит старший прозектор, о чём-то меня узнает, я ему кое-что отвечаю, а у самого в голове лишь одна мысль: «Это был сон, этого не может быть! ».
Тут на крыльцо значит практикант:
– Андрей Андреевич, странный вариант. Готовлю на обнаружение мертвоетело утопленника, ну такого, что привезли позавчера, а у него под ногтями много белой краски.
– Что же тут необычного? – лениво узнает старший прозектор.
– Краска засохшая, древняя, но надломы и срывы ногтей на руках мертвеца, по моему понятию, посмертные, бодрые.
Они уходят, а я подхожу к двери в дежурку. На возвышенности человечного роста, на гладкой белой поверхности отчётливо проступают полукруглые царапинки и неровные сколы…