Эта деяния произошла с моей былей подругой Леной, желая я в некой ступени также в ней замешана. Мы дружили с раннего, ещё бессознательного возраста и в общем-то числились практически сёстрами. Наши матери – моя и тётя Оля – дружили так же отлично, и по данной фактору нас нередко сводили совместно, а втомжедухе оставляли на ночёвку друг у дружки. Мой папа в шутку именовал нас “бабский батальон”. По утрам кто-либо из родителей нас забирал. Для нас с Ленкой такие ночёвки были элементарно праздником – разрешено шептаться всю ночь! Чаще только оставляли спать меня – в то время квартирка Лениных родителей была покрупнее и места всем хватало. Лена жила с матерью. Её отца я незабываю нехорошо, позднее я выяснила, что он поехал на заработки и разбился в автокатастрофе, когда нам с ней было года по три. Его мама – Ленина бабушка – была очень непонятной дамой. Нет, ни в каких очевидных злодеяниях она замечена не была, но в семье её чуждались – после погибели сына бабушка шибко страдала и совсем замкнулась в себе. Поэтому логично, что когда она истока болеть, забирать её никто не захотел. В конце концов её лапти разбил паралич. Невестка, тётя Оля, оказалась самой добросердечной и перевезла свекровь к себе. Нам тогда было лет 7. Купили ей бэушное инвалидное кресло и поселили её в спальне против Ленкиной, я это отлично незабываю.
Со дня её переезда ничто особенно не изменилось – бабушка водила себя бесшумно, ела что предоставляют, не капризничала и не доставляла никаких морок. Во время наших приходов её и совсем не было слышно, благодарячему видела я её только пару раз – во время общих ужинов. Обычная сморщенная старушка, глаза выцветшие, практически всё время опущены в тарелку. Меня мало пугали её руки – длинные, сморщенные, с маленькими толстыми синюшными ногтями. На одной руке постоянно висела красная нить на манер браслета. Во время таковых ужинов я, малая, как завороженная следила за её уродливыми руками, и вот когда-то под моим взором нить на бабкиной руке зацепилась за край стола и порвалась. Бабуля подняла на меня своё каменное лицо и одарила длинным, неподвижным взором. Сначала я смутилась, позже заёрзала на стуле… а она всё глядела на меня. И как ни удивительно, этого никто не подмечал – ни Ленка, ни наши с ней матери. Вскоре я забыла об этом. Меня правило тревожить иное – Лена истока болеть. И не простудами, а чем-то совсем странным. Я неясно незабываю то время, но когда я приходила с матерью к подруге в краски, мы более не игрались так забавно, как ранее. Лена всё более лежала на постели и совсем отказывалась вылезать из спальни. Я как могла веселила её, а она, незабываю, смеялась собственным пожелтевшим личиком на фоне больших подушек… Тётя Оля не могла взятьвтолк, в чём дело – брала витамины, таскала по докторам – без толку. Единственное, что хоть когда-то оживляло подружку, это мои приходы, благодарячему мы с матерью пытались посещать их чаще.
И вот в один красивый день мы в следующий раз зашли в краски. В тот день Ленка была вособенности нехороша и практически не беседовала, я лежала против неё на небольшом диванчике и говорила ей различные летописи, басни, импровизировала на ходу, короче, хоть кое-что, что бы могло её заинтриговать. Мне было страшно жалко подругу, и как я ни пробовала её выспросить, слышала лишь одно – “Голова болит”. Болит, и хоть ты срази!
В конце концов родительницы уложили нас дремать, а сами направились, как я позднее выяснила, походить кругом нашей многоэтажки. Лена уснула скоро, в той же позе, в которой лежала целый пир. В свете коридора, который умышленно для нас не выключался, её лицо казалось совершенно неживым, впалым и восковым. Я продолжительно посматривала на неё, пугалась, но всё одинаково глядела и не могла заснуть. Но в конце концов дремота победила меня. Проснулась я глубочайшей ночкой от такого, что десница, торчащая из-под одеяла, неописуемо затекла и замёрзла. Свет в коридоре не горел. Комнату чуть освещал уличный фонарь. Едва я желала размять руку, как поняла что над Лениной кроватью, спиной ко мне, некто стоит и неслышно однообразно шепчет. Сперва я подумала, что это Ленина мать, но позже всмотрелась в сгорбленный силуэт и похолодела от странного кошмара. Говорят, детки ощущают зло, им беспрепятственно гораздо более, чем зрелым. В тот миг я поняла, что в данной комнате делается кое-что очень-очень нехорошее. Сгорбленная фигура страшно подсказывала непонятную бабку из комнаты против. Но этого быть не могло! Ленина бабушка передвигалась только в инвалидном кресле… Хотелось вскочить и нестись, затвориться в ванной, орать, пробудить всех, но в то же время я даже мыслить опасалась, что станет, ежели она увидит, что я не дремлю. По инерции я стала затаивать дыхание, чтоб быть как разрешено незаметнее, и старушка, вероятно, ощутила это. В одну страшную, безграничную секунду она повернула ко мне своё морщинистое лицо и уставилась выпученными, безумными очами. Я глядела на неё не отрываясь и не в мощах пошевелиться от кошмара. Тогда она не слышно подняла палец к устам и издала тихое “Тссссс”. Затем бабушка возвратилась в бывшее состояние и продолжила шептать. Я лежала, раздираемая страхом, ощущая, как тело под пуховым одеялом покрывается гусиной кожей. Так прошло некотороеколичество минут. А может, бесконечность. В конце концов старушка окончила шептать и неслышной походкой поплыла к двери. Я не отрывала от неё взора. Подойдя к собственной спальне, она бесшумно открыла дверь и пропала за ней. Я лежала ни жива ни мертва. Наконец я повернулась к Лене и прислушалась. Та слабо дышала. Что было далее, я не незабываю. Возможно, рассудок покинуло меня или я провалилась в забытьё… Короче, с утра я главным занятием кинулась к подруге. Та ещё спала. Из кухни пахло свежими блинами, и я кинулась туда. Тётя Оля хлопотала у сковородки, на табурете сидела соседка, подружка тёти Оли, вданныймомент уже не вспомню как её зовут. Едва я зашла на кухню, как тут же разрыдалась. Обе дамы бросились меня унимать и принялись выпытывать в чём дело. Я густо притворила дверь и заикаясь принялась описывать то, что происходило вчера ночкой. Тётя Оля с соседкой то и дело переглядывались. Они некотороеколичество раз переспросили меня, уверена ли я в том, что видела. Я всё ещё находилась под мощным впечатлением и говорила, что всё это мне не приснилось.. Внезапно раздался звонок в дверь – моя мать пришла, чтоб отобрать меня. Я кинулась к ней и принялась тащить её к лифту, бросать из данной квартиры. На дворе стояло лето, и я была готова идти домой в пижаме, только бы не проскочить опять мимо старухиной комнаты. Меня продолжительно упрашивали зайти и вконцеконцов разрешили повременить на улице, покуда мать отберёт мои вещи и поговорит с тётей Олей. Я сидела под подъездом и глядела на окна квартиры моей подруги. Дневной свет отражался в них, но я была уверена, что старушка вданныймомент следит за мной. Наконец мать вышла чрезвычайно хмурая и нешуточная и в крайний раз увела меня от Лены. Больше я её не видела. По обрывкам дискуссий я спустя время поняла, что старушка погибла, и после этого Лена поправилась, и видится, они переехали в иной район….
Прошло немало лет с тех пор. Наша память устроена так, что она пытается выгонять противные для психики моменты на обратный чин. Совсем нетакдавно я вспомнила об данной летописи и принялась допытывать маму – а что же вышло на самом деле? Мама продолжительно не желала произносить, но позже поведала. Тогдашняя соседка тети Оли веровала во каждое бытового плана колдовство. В то утро она всерьёз испугалась моего рассказа и неглядя на заверения обеих наших мам о том, что это глупые детские бредни, велела пойти и распороть Ленину подушку. В конце концов они послушались. В перьях нашлась малая волосяная куколка, обмотанная нитью совместно с костями каких-либо птиц или животных, а втомжедухе горсть земли в мешочке. Соседка сказала, что это один из серьёзных видов порчи, после что тётя Оля разозлилась неописуемо, и моя мать ушла. Вскоре старуху сплавили к иным родным, но перед гибелью она поведала, что в смерти собственного сына обвиняет конкретно свою внучку, таккак вследствии неё Ленин отец уехал на заработки… Вот таковая деяния. Вам не приходило в голову распороть свою подушку? Возможно, вы чрезвычайно удивитесь.