Я был совершенно молод. Служил рядовым в пехоте. Меня призвали в сороковом…
Все это вышло летом 40 главного. С одной стороны, это бы самый-самый реальный бой, с иной же – форменная катавасия, не прописанная никакими воинскими уставами. У ситуации просто не было четкого военного наименования. Какая-то российская дробь прорывалась из окружения к собственным – некотороеколичество легких танков, некотороеколичество грузовых машин с бойцами. Они нежданно объявились в расположении дивизии, натолкнулись на нашу роту, ударили с тыла…
Потом я узнал, что дробь из них все же прорвалась – но это было потом…
Мне чрезвычайно повезло: пуля зацепила по касательной, как оказалось потом, скользнула по голове, содрала большой кусочек кожи, оглушила и не наиболее такого. А еще мне повезло в том, что я был на опушке бора – и, когда свалился без сознания, российские легкие танки промчались в стороне, не раздавили. Санитары подобрали меня не сходу – я разъяснял, царила некая неразбериха, о местонахождении нашей роты узнали не сходу, командир был убит в числе первых, он успел лишь расположить нас на отдых на той прогалине, а сказать вышестоящему руководству о нашей дислокации не успел… Товарищи унесли раненых, а меня оставили посреди мертвых, решили, нужно считать, что я также мертв. У меня вся башка была в засохшей крови, любой мог ошибиться…
Я очнулся глубочайшей ночкой. Пошевелился, потрогал голову. Она болела дьявольски, но светло было, что кровь более не течет, что, не полагая головы, ранений более нет. Однако крови вытекло немало, я пошевелиться не мог от беспомощности, бил озноб… Я желал покричать, пригласить кого-нибудь. Наши наверное были не вособенности далековато, мы знали, что дивизия получила веление сохраниться покуда что в том районе… И тут все звуки застряли у меня в горле. Понимаете ли, ночь была светлая, безоблачная, стояла абсолютная Луна, большая, желтоватая. Чуть приподнявшись, я видел прогалину. Метрах в ста от меня стоял российский грузовик, когда-то вздорно накренившись – судя по всему, ему расстреляли кабину из пулемета, уничтожили водителя, и машинка врезалась в древо, а позже ее чуток отбросило ударом. Повсюду лежали мертвые, наши и российские, никто не шевелился, не стонал, не манил. А по дохлым скакали, резвились эти. Я не знаю, кто они такие. Ничего от классического вида царапина с хвостом и копытами. Но и на узнаваемых науке зверей эти сотворения никак не походили. Они были не такие уж огромные, приблизительно с кошку, чрезвычайно поджарые, изящные, потрясающе проворные и верткие. Знаете, что наиболее странное? Луна освещала ясно, но я не мог рассмотреть их во всех деталях, они казались как бы силуэтами. Такие гибкие, верткие, проворные силуэты. Их было немало, чрезвычайно немало. Я не рассмотрел ни хвостов, ни рогов. Тонкие, длинные, потрясающе проворные создания…
Они резвились – это станет, пожалуй, наиболее четкое словечко. Играли, как детки. Прыгали с мертвеца на мертвоетело, гонялись друг за ином – вся сущность, сходу следовательно, была в том, чтоб перепрыгивать с 1-го мертвого тела на иное, не трогая земли. Как-то кричали при этом, похрюкивали. И это все было до предела отвратительно – они сами, их писки и хрюканье, их беззаботные забавы, сам их вид. Не могу разъяснить толком, но от них исходило отвращение, как от бродяги исходит отвратительной аромат. Большая прогалина, заваленная мертвецами, ясно освещала Луна – и эти их забавы безобразные, для них покойники были забавой, осознаете? Им это все нравилось – что лежат покойники, что их немало, мертвецов, что тут всюду погибель. Я не знал, что вижу, я и сейчас представления не владею, кого видел, но в одном уверен совсем буквально: кто бы эти твари ни были, они углубленно злобны человеческому роду и всем нашим нравственным принципам. Того, чем живем мы, для них элементарно не было. Могу поклясться чем угодно, что я это видел не во сне и не в бреду – они были на самом деле. И они были углубленно скверные.
Был ли я верующим? Тогда – нет? Я был молод, и нас развивали без особенного упора на церковные ценности…
Я покоился и глядел. На эти их забавы, прыжки с мертвеца на мертвоетело, на суетню… Черные, поджарые, изящные силуэты. Они прыгали, некие какбудто бы танцевали, и это были чрезвычайно странноватые танца, опять-таки не имевшие ничто всеобщего с человеческими плясками. Пищали, хрюкали, повизгивали. Ни 1-го членораздельного слова – но тем не наименее у меня откуда-то было стойкое убеждение, что эти сотворения владеют специфичной разумностью. И позже лишь – не знаю, насколько времени прошло – мне стало ужасно. Просто неописуемо ужасно. Я представил, что они вданныймомент увидят, что я жив… Не знаю, что бы тогда приключилось, но тогда при одной идеи, что они меня вданныймомент увидят, волосы на голове шевелились. Я пошарил вблизи, натолкнулся на робот. Почувствовал себя чуточку болееуверенно – это было орудие. Оружие постоянно дает человеку убежденность, даже в таковой вот ситуации… Осторожненько подтянул робот к себе, за ремень. Магазин обязан был быть полон – я так и не успел выстрелить, когда возникли российские.
– Голова кружилась, все тело было как ватное, но я все же чуток приподнял робот, упер его магазином в землю, надавил на спуск и пустил длинную очередность в их сторону Прицелиться я бы не сумел, стрелял наугад, над самой землей. Автомат подпрыгивал, чуть не выстрел из рук, я его еле удержал…
И все исчезло. Все они вмиг пропали. Вот лишь что их было некотороеколичество 10-ов – ив последующий миг не стало ни 1-го. Только Луна, прогалина и мертвецы. Никакого шевеления.
Очень скоро возникли наши. Всего в полукилометре за лесочком устроили передвижной лазарет. Они там услышали выстрелы, и некто из офицеров послал боец исследовать местность.
Ко мне подходили осторожно, но я покричал, и они меня чрезвычайно скоро подняли, унесли в лазарет. Я никому не говорил “подробностей” навряд ли бы мне поверили. Но сам я совсем буквально знаю, что эти сотворения мне не привиделись. Они на самом деле руководили там эти свои омерзительные танца. Забавлялись мертвецами. Кто бы они ни были, это была нечисть. Если бы вы были на моем месте, вы пришли бы буквально к тем же выводам.