Случилось это странное похождение со мной в Варшаве, недели за две до окончания борьбы.
Словом, град покоился в развалинах. Зрелище то еще… Люди, истина, туда ворачивались вовсю, устраивались, как могли. Ну, что делать, ежели бы мой близкий град так развалили, я бы все одинаково туда возвратился, даже на руины. Родной град все-таки…
Ну, приехали. Машину загнали во двор – такой колодец старинной постройки, еще, по-моему, дореволюционной. Четыре глухих стенки, единый заезд под аркой. Дом был из тех, что у нас в старые эпохи назывались «доходными». По-польски это станет «чиншова каменица». Многоквартирный, одним однимсловом.
Тишина стояла, безлюдье. Спутники мои отправь осмотреться по подъездам, порасспрашивать люд. Я остался караулить машинку. Отношение к смелым воинам-освободителям в Польше тогда было, мягко выражаясь, неоднозначное. Постреливали иногда и все такое другое. Да и дело не непременно в политике – обычные уголовнички могли машинку разуть или вообщем попятить…
Ну, стою я в этом самом дворе-колодце, около машинки. Покуриваю, таращусь кругом лениво.
Вот тут оно и началось.
Заметил я краешком глаза шевеление слева, в глубине двора, у самой стенки. Повернулся туда. Сначала ничто необычайного в происходящем не отметил: всего-то навсего ветерком мотало газету. Целую газету, лишь скомканную. великий таковой вышел комок. Он и подпрыгивал.
Я уже было отвернулся – но тут меня как ударило…
Понимаете, я про ветр подумал поначалу кристально автоматом. А позже сообразил, что нималейшего ветерка там нет. Совершенно не ощущается. Колодец, а не двор, прикрыт со всех 4 концов, внутри стоит совершенное безветрие…
А газета тем не наименее скачет. На одном месте, нередко и часто. Подскакивает, как мячик, приблизительно на полуметра, шлепается обратно, полежит пару секунд и снова затевает скакать. Все это было совсем неверно. Не было наружной силы, которая бы могла привести газету в перемещение. Я подумал поначалу, что туда, внутрь, забралась крыса. Скажем, в газету сало было завернуто. Она учуяла, залезла, и скачет теперь…
Нет, на это радикально не походило. Газета так вот скакала и скакала с некоей механической повторяемостью. Взлетала с 1-го конкретного места и точнехонько туда же приземлялась. Как маятник. Как поршень. Скок-прыг, скок-прыг…
Я подошел. Легонько поддал ее носком сапога. Она отлетела мало далее, да так там и осталась валяться. Обыкновенный комок мятой газеты.
Но когда я возвратился к машине, газета снова запрыгала: скок-прыг, скок-прыг… Вот это уже было насквозь особенно.
Я желал подойти опять. Но остался на бывшем месте. Газета уже не скакала, двигалась, но, совершенно иначе. Выписывала на земле огромные, чуточку ошибочные круги, явственно доносилось наиболее обычное бумажное шуршание. И снова стала прыгать: скок-прыг, скок-прыг…
Мне стало не по себе. Очень невнятное было чувство. Стою я среди этого колодца, в совершеннейшей тиши, никого кругом и вблизи нет, ни одно окно во двор не значит. А эта чертова газета передо мной то скачет, то выписывает по земле круги и остальные фигуры…
Вам, может быть, и забавно, но мне в тот момент было не до хохота. Откровенно разговаривая, мне стало ужасно, но этот ужас не имел ничто всеобщего с обыкновенными ужасами. Я таккак не что-то определенного ужаснулся – опасался данной непонятности. Неправильности.
Обыкновенные вещи безпомощидругих передвигаться не способны. Не занимаются схожими трюками. Комок газеты при совершеннейшем безветрии так себя не ведет. Ему доверяет по всем законам физики смирнехонько лежать на месте, а не виртуозить, как что-то живое и владеющее самостоятельностью движений…
Она ко мне не приближалась, оставалась на том же месте, в том же углу двора. Но радикально не унималась – скакала вверх-вниз, как резиновый мячик, кружила по земле…
Не было следовательно никакой ниточки или, скажем, лески, за которую ее могли бы тянуть. Я таккак подходил лишь что, поддавал ее сапогом, и никакой нитки при этом не увидел. Да и позже, где скрывался бы тот, кто тащил за эту воображаемую нитку? Ни 1-го окна. Негде спрятаться. И никого нет…
Думайте что желаете, но я в некий момент передвинул кобуру вперед, а позже и совсем расстегнул. Сам не знаю, чем бы мне посодействовал пистолет против комка газеты, но я конкретно так поступил. Жутковато было. Происходящее чучело как раз собственной необычностью. Я не верую во различную нечистую силу, никогда ничто аналогичного не видел – желая от остальных слышал различное – но тут самым, по-моему, пугающим стало то, что это была конкретно газета. Не призрак какое-нибудь зеленое и клыкастое за мной гналось ночной иногда, глухим бором – средь белоснежна дня, посередке большого городка, пусть и жестоки разрушенного, скакал и крутился комок газеты… Несообразность такая! Так не положено! Газеты не скачут сами по себе!
Не знаю, чем бы все закончилось. Очень можетбыть, я бы по ней в конце концов пальнул. Не выдержав несообразности происходящего. Вспоминая мое тогдашнее расположение – полностью мог раскрыть пламя, поэтому что торчать, ничто не предпринимая и следить было совсем уж мучительно…
Только, на мое счастье, вышли наши. Мы и уехали. Благо газета закончила елозить.
Вот и все. Ребятам я ничто тогда не поведал – еще что не хватало… Не поверили бы. А таккак все так и было, как я описываю…
Александр Бушков, фрагмент “НКВД. Война с неведомым”