Раздался хлопок Свд, унося ещеодну жизнь. Нет, на той борьбе никто не веровал в мистику, в господа или царапина, да и как поверить в храм, ежели спишь в обнимку с мертвецами. Хотя нет, даже не спишь, дремать не действительно, прислушиваешься к любому шороху, даже тогда, когда начинается временное прекращение огня. Ты глядишь на небо, которое уже далековато не голубого оттенка, а темного как сажа, дым от разорвавшихся снарядов накрывает свет солнца, месишь глину кирзовыми сапогами, пробираясь к собственной цели. Но и цели как такой нет, значение той борьбы не ясен ни бойцам, ни офицерам.
То, что я вам поведаю, не подается логике, не можетбыть разъяснить, дать, можетбыть этого и не было, может это плод воображения и нездоровой уже выдумки, но да, хорошо, осуждать вам.
Мы были на ЖД станции, боевики прорвали защиту и заняли кассы вокзалов загородных поездов, мы же оставались удерживать кассы далекого следования и два поезда, который один из них не работал совсем, дырявый от выстрелов, залитый кровью и державший в собственном брюхе с десяток боец и пулеметную точку. Офицеры, которых осталось только двое на 75 человек, пускались во все тяжелые: они пили сивуху и употребляли слабые наркотики, и по сему разумных решений от них ожидать не доводилось, и доминирование на себя брал сержант Ермолов. Несмотря на то, что юноша был молод и, естественно, не имел эксперимента борьбы, был стратегом от господа. Но вариант оборвал и его маленькую жизнь, нас практически всех положили. Я незабываю, как боевики смяли кассы, как слали нам головы наших друзей, как они перехватили нашу радио волну и кричали нам нецензурщину. Однажды ко мне прилетела башка моего друга Сереги, он как раз был на кассах. Они выдернули ему глазницы, отрезали уши, а в рот положили записку: “Следующая башка отправится мамы, сдавайтесь и, можетбыть, мы оставим вас инвалидами”. Все это было написано естественно подругому, лексикон я поменял. И ночкой 22 ноября боевики начали полномасштабное пришествие, мы отбивались как могли, но избито не хватило патронов, отчаявшись мы боролись в рукопашную, выбирали орудие, но все было четно. Нас убивали, рвали на доли, станция стала красной от крови и, казалось, не осталось живого места, на перронах вокруг были мертвецы боевиков и федеральных войск. Натиск задержать не получилось, стараясь отходить мы сообразили, что находимся в кольце, как внезапно ко мне подлетел связист:
– Влад, рация работает, мы преследуем знак!!!
Рация издавна не работала, ее пробили тремя патронами. Я даже не знал, длячего мы ее брали, стоило кинуть на вокзале и все.
– Как работает?
– Сам в шоке!
Я сглотнув, протянул руку к наушнику и услышал поначалу крик, звук, а позже и отклики множества гласов, во рту пересохло и в голове зашумело. Мысль о том, что это наши гласа элементарно пьянила, федералы вблизи и мы сможем выбраться из канализации, в которою мы забрались, спасаясь от боевиков. На самом деле канализация в Грозном была не ужаснее, чем в Москве или Питере: гиганские тоннели с проводами и водостоками окутывали целый град, но без карты разрешено было забрести на местность боевиков и тогда буквально конец.
– Прием, я ефрейтор Калинин, ответьте, нам необходима содействие.
Я ощущал как к горлу подступил комок и слезы полились сами собой.
– Прием, Калинин.
Голос раздавшийся из рации был до чертиков знаком:
– Слушай меня пристально, – продолжил он, – вданныймомент вы проходите прямо по тоннелю, никуда не сворачивая, позже увидите люки, первый контролируется боевиками, а чрез 300 метров последующий люк, там уже наши. Только сходу не высовывайтесь, дайте выпал в люк 4 раза, у них это, как знак. Там вас посадят в газик и отвезут на КПП, но помните, что по Ленину не едите, по бульвару отправитесь. Если все сделаете верно, отправитесь домой и поднимаете существовать. Все сообразил?
Я покачал утвердительно башкой, но ответствовать сил не было, но все же чрез силу я спросил:
– А кто произносит?
Рация промолчала минутки три, а позже выдала то, от что у нас всех засосало под ложечкой:
– Сержант Ермолов.
После этого рация гасла и замолчала. Мы все сделали буквально так, как нам покарал скончавшийся сержант.
Сейчас я жив здоров, у меня красавица супруга, двое деток дочки, я работаю в милиции, окончил юрфак, но Ермолова я никогда не забуду и любой год я езжу к нему в деревню на кладбище, чтоб заявить “спасибо” и элементарно постоять с моим реальным и, наверняка единым ином, которому я должен жизнью.