Служил я срочную на “специальном фортификационном сооружении” (в простонародье – “яма”) – это вроде подводной лодки, закопанной глубоко в землю. Заступали туда в наряд на сутки 5 человек – 4 срочника и прапор. Мой пост на нижнем этаже, крайний – дальше по коридору только туалет. Дежурю на посту, и спать хочется и родину жалко. Курево кончилось, а идти на соседние посты – “в лом”. Вдруг, слышу по коридору сапоги солдатские: “Бум-бум-бум”, – мимо моей двери в сторону туалета. Только сапоги по звуку подкованные, железом по фальшполу гремят. А у нас никто не подковывался – запрещено из-за искроопасности, да и не модно было. Ладно, думаю, назад пойдет – стрельну закурить. Прождал полчаса, не идет, прослушать я не мог, так как курильщик заядлый – уши до того опухли уже, на погонах лежат. Открываю свою гермодверь, иду в туалет – НИКОГО! Становится интересно: назад иду, обшаривая все углы, прохожу по всем этажам, захожу на все посты – все на месте, даже прапор, выслушиваю кучу пожеланий куда мне идти и настреливаю полпачки вожделенного яду. Выясняю, что никто в туалет не ходил, по крайней мере последний час. Внешний люк с “ямы” задраен – снаружи его открыть, без специального инструмента, невозможно (как-никак рассчитано все на остаточную волну от ЯО). С утра, когда нас меняют, идем строем под командой прапора в казарму, специально обращаю внимание на обувь сослуживцев – никто не подкован, как я и ожидал. Разрешилась загадка несколько позже, старослужащие в задушевном “каляке”, под самокруточку с канабисом, рассказали, что во время строительства нашей “ямы” стройбатовец один погиб. Был сослуживцем “приколот наглухо” заточкой: то ли за долг карточный, то ли за что еще. Вот именно его дух не успокоившийся и бродит теперь по “яме”. Еще полтора года я нес службу на “объекте” и много раз слышал шаги того “строилы”. Самого, правда, не видел. Относился я к этому явлению спокойно почему-то. А вообще, по разному все реагировали. Сослуживец мой из Новосибирска, веселый, но пропащий наркоман, со стажем аж белел весь, когда слышал эти шаги с подковками по коридору ночью, часто прибегал ко мне на пост пересидеть – боялся один быть в такие ночи. Даже пытался задабривать “бедолагу”, то есть мертвого солдата, оставлял тому в коридоре сигареты, спички, чай, “вкусняшек” каких-нибудь нехитрых, солдатских. Не знаю, добился ли своими приношениями чего-нибудь, кроме наших насмешек.
Реальная история моих знакомых.
Обычная мать-одиночка. Единственный сын очень болезненный, при родах была травма, что-то повредили. Долго выхаживали, не в порядке с нервной системой было. Врачи предупредили, что ребенка нельзя волновать, только положительные эмоции. Сын растет, спрашивает про папу. Мать придумала историю, что папа разведчик, сейчас на задании. Он требует подробностей, и мама придумывает так, что получается многосерийный рассказ. Сын не позволяет выбросить старый костюм бывшего мужа так, что костюм стал частью легенды. И вот сыну уже 5 лет. Однажды он гуляет возле дома, а мать приглядывает за ним из окна, дело к вечеру. Вдруг сын ненадолго исчезает из поля зрения, а потом забегает домой и возбужденно кричит: “Мама, я папу нашел.” Мать успокаивает его, но он не слушает, кричит: “Папа ранен, он там лежит, надо скорее его забрать,” – и тянет мать на улицу. Она не может его успокоить, идет с ним на улицу. Сын тянет ее на близлежащую помойку – там обычное дело: лежит пьяный грязный бомж, физиономия побитая, но живой, шевелится. Мать пытается увести ребенка, но тот близок к истерике: “Это раненый папа.” А ребенка волновать нельзя. Она решает завести бомжа домой, может быть покормить, пока ребенок успокоится да ляжет спать, потом бомжа спровадить, а утром сыну сказать, что папа снова ушел на задание.
Они вдвоем поднимают бомжа, он смирный, что-то мычит, но потихоньку идет. Завели его домой. Мать говорит сыну: “Сейчас папа помоется, потом поужинает, но ему мешать нельзя так, что ложись пока спать.” Но сын все еще близок к истерике: “Нет, я буду только с папой.” Вместе заводят его в ванную, она кое-как раздевает бомжа, заталкивает его в ванну, включает холодный душ. Бомж ничего не понимает, но под холодным душем немного приходит в себя, что-то бормочет. Мать приказывает ему: “Мойся, потом поговоришь.” В это время сынишка тащит в ванную костюм бывшего мужа: “Папа, одевайся.” Бомж слегка приходит в себя, ничего не понимает. Мать жестко говорит бомжу: “Переодевайся, и ничего не спрашивай.” Затем сынишка тащит бомжа на кухню: “Мама, папа хочет кушать.” Она вынуждена выставить еду, а сынок восторженно подкладывает бомжу кусочки. Бомж ест, постепенно приходит в себя.
Позже мать пытается уложить сына спать, но он требует, чтобы папа спал рядом. Она снова вынуждена уступить. Постелила на полу, сама в полудреме сторожит, как бы чего бомж не выкинул. Утром та же история: сын ведет гостя в ванную, дает мамину бритву, потом кормит его завтраком. Но теперь уже гость не выглядит бомжом: выспавшийся, вымытый, бритый, в хорошем костюме – вид довольно приличный. Улучив момент гость пытается выяснить, в чем дело. Мать объясняет. Потом гость уходит, дав честное слово сыну, что ему надо выполнить небольшое поручение, и он к вечеру обязательно вернется. И действительно вернулся, но приехал на машине с цветами для мамы.
История оказалась довольно обычной. Он зам. директора довольно крупного завода, развелся, стал крепко пить. После очередной пьянки отстал от собутыльников, не помнит, как оказался на помойке побитым. Теперь они живут хорошей семьей, родился второй сын. Первый сын окреп, сейчас ему 8 лет, рассказывает всем, что его папа раньше работал в разведке, а теперь после ранения работает на заводе.