В детстве, в возрасте 5-6 лет( конец 70-х – правило 80-х) я умудрилась основательно заболеть желтухой или, иначе, гепатитом А( заболевание Боткина) и очутилась на больничной койке инфекционного отделения районной больницы.
Помню нескончаемые уколы в мягкое пространство, которое от их численности скоро закончило быть мягким, нескончаемые вливания глюкозы чрез капельницу в вену и усиленное откармливание меня сладостным. После трехнедельного стационарного исцеления меня наконец-то выписали домой.
Считается, что раз переболев желтухой, нереально заболеть вторично, но, вероятно, не в моем случае: не прошло и 2-ух недель, как меня снова, всю желтую с головы до пят, повезли в районную клинику. На этот раз в памяти остались тревожно-обеспокоенные дискуссии родителей с медиками, их настороженные взоры в мою сторону и старший брат, приехавший с кучей сладких гостинцев, с ухмылкой о чем-то меня расспрашивающий, но почему-то тайно смахивающий слезы со собственных глаз. Помню, что выздоравливать с кровати мне не хотелось. Совсем. Наверное, не было сил. Ни уколов, ни капельниц на этот раз память не сохранила, элементарно осталось эмоция остановившегося времени. Это я позже, уже повзрослевшая, выяснила от родителей, что вопрос стоял о жизни и погибели.
В этом тягучем временном отрезке память сохранила одно чрезвычайно колоритное явление, о котором я и хочу поведать.
Как-то в мое затуманенное рассудок стали просачиваться обрывки фраз: …перо…, …желтая птица…, …никто не должен… – это моя мать в дверях моей палаты и дама в белоснежном халате кое-что обговаривали полушепотом. А потом мать осталась со мной на ночь! Такого ранее не было. Уже последующий момент: мать меня тихонечко поднимает, мрачно, но это не ночь – в окно следовательно светлеющее небо, другие в палате дремлют. Мама способствует мне стать с кровати, просит не греметь и отводит меня к двери палаты, тихонечко раскрывает ее, и мы оказываемся в небольшом закуточке меж дверью и стеной моей палаты. Затем она способствует мне раздеться донага, становит лицом к окну, где солнца еще не следовательно, но ясно, что рассветает. Затем она, наклонившись нужно мной, затевает шептать кое-что мелодичное и ритмичное, а в руке у нее возникает маленькое ярко-желтое перышко! Не прекращая шептать, поначалу она проводит им по левой ноге, начиная от кончиков пальцев до плеч, потом – со стороны спины, а позже повторяет то же наиболее с правой ногой. До сих пор чувствую касание ласкового пера к собственным рукам, животу, груди, спине… Последнее, что я незабываю из этого действа – прикосновения пера к очам и ко лбу, от которых по телу проходят волны облегчения и из головы уходит давящая бремя.
Вскоре меня выписали из больницы. Пролежала я в этот раз не более 10 дней, да и то лишь поэтому, что так было положено по правилам, желая необходимости удерживать меня в клинике столько дней уже не было.
По жизни я нередко упоминала эту сцену из собственной жизни, но почему-то никогда не было пригодного варианта, чтоб спросить у матери, что за перышко это было, о чем она шептала и, вообщем, откуда она все это выяснила? К огорчению, вданныймомент у матери не узнаешь – она уже издавна там, где райские птицы услаждают ее слух. И лишь нетакдавно я выяснила, что это было перышко иволги – потрясающе прекрасной птицы с желтоватым оперением, которая хоть и обитает на местности России, но на глаза людям попадается изредка. Где мать добыла волшебное перышко данной птицы, сейчас совсем остается для меня загадкой, как и слова материнского заговора.