Случилось это давно, еще в советское время, в одном из далеких северных городов, где пришлось мне провести несколько беззаботных детских лет. В промышленном городе почти все взрослое население так или иначе было связано с главным предприятием, поэтому все дети получали билеты на одну и ту же новогоднюю елку. Ждали этого события, конечно же, очень. Это не Москва и не Ленинград, где развлечений и в советское время хватало — в северном городе широкие пустынные проспекты, метель, окна домов слабо тлеют по ночам, и только северное сияние на все небо… Дети считали дни до того момента, когда придет добрый Дед Мороз и одарит их сладкими подарками из большого красного мешка, и, конечно, всем хотелось праздника.
Родители старались нарядить детей получше, девочек красиво причесывали и завязывали им банты. Никому не хотелось, чтобы его ребенок выглядел хуже остальных, поэтому наконец-то давали надеть привезенное из Москвы платье, доставали из ящиков цветные колготки из Прибалтики и яркие румынские кофточки.
В зале ДК яблоку негде было упасть от нарядных ухоженных детишек, которые восторженными глазами смотрели на большую новогоднюю елку, всю в мишуре и огоньках. Дед Мороз уже был здесь: в длинной синей шубе с серебряным узором он высился возле елки и оглядывал детвору из-под ладони, затянутой вышитой варежкой.
— А сейчас мы попросим родителей выйти и отправимся в волшебное путешествие! — поставленным баритоном возвестил он, и детишки загалдели в предвкушении.
Родители ждали детей в холле ДК, некоторые выходили на улицу, но быстро возвращались — мороз и метель не давали даже дышать нормально. Из зала слышалась музыка, детский смех, традиционное призывание Снегурочки и, конечно же, «Елочка, гори!». Многим вспоминалось и свое детство, куда более скудное на события. Как хорошо, когда дети смеются!
Двери зала распахнулись, и детвора с подарками посыпала наружу. Радостное море заполонило холл, и восторженные рассказы перемешались с выкрикиваниями имен тех детей, которых родители пока не встретили. Но вот постепенно опустел гардероб, разошлись семьи по домам, и только несколько родителей в растерянности озирались по сторонам. Их дети так и не вернулись с праздника.
Утром после метели наладили телефонную связь, и директор ДК поседел на глазах, потому что позвонил приглашенный в качестве Деда Мороза человек из театрального коллектива и извинился, что вчера не смог доехать на елку из-за завалов на дорогах — мол, можно ли как-то все уладить и перенести елку на сегодня?
В ДК было полно милиции, заплаканные родители снова и снова рассказывали, как отправили детей в зал, как искали их после, и что было на них надето. Тем вечером пропало восемь детей в возрасте от шести до девяти лет — трое мальчиков и пять девочек.
Тело семилетней Тани Осиповой обнаружили к лету, когда уже сошел снег. Она лежала в стороне от железнодорожной насыпи со связанными ручками и ножками. Очевидно, ее бросили в снег еще живой. Опознали девочку по остаткам праздничного платья и протезу глаза — за год до этого Танечка выбила себе глазик вилкой. Следователь предположил, что «Деду Морозу» нужны были здоровые дети, и поэтому он выбросил Таню.
Родители Тани были нашими соседями. Мне тогда было два года.
Семерых оставшихся детей так никогда и не нашли.
Эпизод 1. Ночь. Скорый поезд «Саранск-Москва».
Анастасия Владимировна лежала на нижней полке в купе, без интереса рассматривая подвижные тени на потолке, честно, но тщетно пытаясь уснуть. Рядом, под боком, сопел внучок, и Анастасия боялась повернуться и разбудить неосторожным движением ребенка. Усталость, наконец, взяла свое, и женщина провалилась в спасительную темноту.
Из темноты она выскочила резко, неожиданно. Она шла по асфальтированной дорожке; силуэты домов нечетки и размыты, еле различимы под часто моросящим дождем. Неожиданно в кармане затрезвонил телефон. Настя выудила его из кармана и уставилась на табло, на котором высветилось: «Papа». Аппарат когда-то принадлежал дочери. Это она в свое время забила для себя латинским шрифтом «papa», то есть – папа (так же, как и «mama» – мама, и другие имена). Дочь давно приобрела себе новую крутую модель, а Nokia перекочевала к Анастасии. Настя не стала менять этот позывной, поэтому всякий раз, когда звонил муж, неизменное «papa» продолжало появляться на табло.
«Алло! Алло!» – закричала в трубку Настя. На том конце раздался бархатный баритон мужа: «Привет. Как у вас дела?». Анастасия почувствовала радостное возбуждение и, занырнув в ближайший подъезд, чтоб укрыться от дождя, начала щебетать. Она взахлеб рассказывала о том, как подрос внучок, какие новости на работе у дочери, какие новые успехи у зятя. Говорила и говорила без остановки, отвечая на односложные вопросы мужа так, как будто писала поэму. Интуитивно поняв, что разговор подходит к концу, Анастасия замолчала на секунду. На том конце раздался вздох и тихий голос сообщил: «Помни, что я всегда рядом с вами…».
Анастасия Владимировна открыла глаза, с недоумением разглядывая уютное купе поезда, залитое мягким предрассветным светом. Она несколько минут откровенно недоумевала: как она тут очутилась? Потом поняла, что купе – это ее настоящая жизнь, а тот голос, тот звонок – все это было сном. Голос принадлежал ему, мужу Петеньке, и она не слышала его уже три года, с тех пор, как он умер.
Эпизод 2 . Вечер накануне. Калужское шоссе в нескольких километрах до поворота на кладбище «Ракитки».
Юлька не торопилась выжимать педаль газа. Она плелась в крайнем правом, позволяя обгонять свой мощный джип более скромным авто. Дома ее никто не ждал. Муж находился в командировке, а мама забрала ребенка и укатила на пару недель в деревню навестить старенькую бабушку. С каждой проходящей минутой ощущение тоски и одиночества одолевало все сильнее и сильнее, вот почему Юлька включила правый поворотник и уверенно свернула в сторону кладбища.
Припарковав машину, она неспешным шагом двинулась по знакомой аллейке и вскоре уже стояла у могилы Петра Алексеевича. Отец смотрел с фотографии на Юлию Петровну такими же, как и у нее самой глазами, и улыбался. Сейчас, как никогда, девушка остро ощутила, как скучала по нему все эти несколько лет. Она села на корточки, положила руку на надгробье, как будто хотела передать холодному камню всю силу своего отчаяния и скорби. Из глаз брызнули слезы, и Юля прошептала: «Папочка, как плохо без тебя, как тебя не хватает! Если ты слышишь меня, дай какой-нибудь знак!». Ветер зашелестел кронами сосен, отец продолжал смотреть с фото и улыбаться. Юлька поднялась и, вытирая на ходу слезы, быстро пошагала к машине, неожиданно вспомнив, что уже вечер и достаточно поздно для посещения подобных мест. Тоска не отступила.
Эпизод 3. Утро. Квартира.
В дом вихрем ворвался ребенок, на секунду прилип, обняв мать за ноги, лукаво посмотрел снизу вверх и от избытка чувств начала волчком носиться вокруг. Юлька поймала его, подхватила подмышки и, чмокнув в нос, опустила вниз: «Привет, родной! Я скучала!». Затем обняла мать и почувствовала, как тугой комок, усевшийся в груди, как казалось, основательно и надолго, сейчас бесследно исчез.
Они сидели в зале и обменивались впечатлениями: одна – от отпуска, другая – от городской суеты.
Неожиданно Юлька призналась: «Знаешь, мам, мне никогда не было так одиноко. Я вчера вечером оправилась на кладбище. Такая тоска обуяла, что поплакала маленько и попросила папу дать знак, что он рядом. Все это в порыве эмоций, конечно. Ничего не произошло».
Анастасия замерла и медленно поставила чашку на стол. Глаза ее расширились, но не от страха или паники. «Юлька! Как ты могла? – охрипшим голосом промолвила она. Дочь посмотрела на побледневшую мать с чувством тревоги и захлопала ресницами: «Мам, ты чего? Ты о чем?». Насте ничего не осталось, как рассказать о сновидении: «… а на прощанье он сказал: знайте, что я всегда с вами, понимаешь ты, глупый ребенок?! Ты потревожила отца, попросила доказательств. Папа никогда ни в чем не мог тебе отказать, вот и сейчас не смог».
P.S. Только одна мысль не дает покоя: милый, добрый, заботливый Петр Алексеевич, он откликнулся и пришел сам. А ведь часто бывает так, что на отчаянный призыв откликаются совсем не наши усопшие родственники…