Начало 80-х. Военная застава в небольшом северном городе, расположенном среди бескрайних заснеженных равнин. Летом наступали белоснежные ночи, снег таял, и равнина превращалась в мшистую заболоченную топь, по которой невозможно было войти и шага без резиновых сапог. Даже тракторы вязли в ней так, что доводилось вынимать на тросе иными 2-мя тракторами — я сам видел. Мошкара летала таковыми плотными роями, что практически заслоняла солнце. Помню, как с пришествием лета первую пару недель, выходя на улицу, я бешено чесался, и шкура у меня подсказывала болезненного экземой или чем похуже, а позже уже становилось всё одинаково — в протест на укус ещеодного гада я только сонно отмахивался.
Но то было летом. А то, о чём я хочу вам поведать, вышло зимой, когда всё кругом превращалось в безжизненную белую пустошь. Даже могу именовать конкретную дату — 15 ноября 1982 года, известность «Википедии». Мне тогда было 5 лет. Моя семья жила в обветшалом деревянном доме на окраине заставы. Централизованного теплоснабжения не было — топили каменным углём, множество которого чёрной горой возвышалась вблизи с нашим жилищем. Отец днями исчезал на службе, мама работала учительницей в местной школе, вот и выходило, что я 6 дней в недельку в первую половину дня оставался один дома. Зимой играться на улице безпомощидругих мне запрещали — боялись, что уйду в тундру( были случаи посреди местной детворы) или что на окраину поселения забредут хищники( также случалось). В мои дневные повинности вступало закрывать засов дымохода, когда угли в печи совсем догорали, чтоб сдержать тепло в доме, и забирать тёплый благоуханный хлеб с пекарни, который развозили на боевом «УАЗике» семьям служащих и оставляли в особых ящичках вроде почтовых вблизи с домами. Ребёнком я был безмятежным, без шила в заднице, так что предки не опасались бросать меня 1-го.
В тот день на улице была сильнейшая метель. Ветер завывал практически человечьим гласом, снежинки залепили окно нашего дома практически до пятидесятипроцентов. Я видел чрез просветы, как дым из трубы ветр практически прибивает к земле. Такая погода не была редкостью в тех краях, и паники я не чувствовал. Я знал, что в хотькакой момент может выключиться электричество — в этом также не было ничто из ряда вон выходящего. Ну а покуда я элементарно катался по коридору на подаренном мне на прошедший Новый год детском трехколесном велосипеде, принуждал бороться раскрашенных древесных солдатиков, кидал мяч на стену и сам же ловил — в общем, веселил себя, как мог. Телевизор, который стоял у нас в комнате родителей, как традиционно, работал — мама постоянно его включала перед собственным уходом, вероятно, чтоб я не ощущал себя отдельно. В тот день оба канала центрального телевидения передавали важное явление — похороны Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева. По такому случаю в стране был объявлен печаль, но на боевых это не распространялось, а мама завлекли к организации политмероприятия посреди школьников, посвященного кончине пожилого генсека, так что я снова был один дома.
Поначалу я не чрезвычайно разумел, что демонстрируют по телеку вместо обычных утренних веселительных программ, и мне было всё одинаково. Но равномерно трансляция завладела моим интересом. Мрачная торжественность происходящего внушила мысль, что проистекает кое-что чрезвычайно принципиальное, трагическое, может быть, непоправимое. Брежнева я к тому времени знал — это был «дедушка из телевизора», таковой же обычный и перманентный атрибут детского быта, как мамин борщ по воскресеньям. Глядя на его огромные портреты, какие несли боевые во голове процессии, я поначалу задумывался, что вот-вот дед снова начнёт кое-что зачитывать с бумажки, как традиционно. Но вместо этого я увидел его лежащим в гробу с прикрытыми очами. Поначалу мне казалось, что Брежнев элементарно дремлет, но печальный оркестр, выполняющий марш Шопена, грозные лица присутствующих и странная лень Брежнева отдали взятьвтолк, что приключилось что-то страшное и непоправимое. До этого я не имел мнения, что такое смерть, из моих недалёких и знакомых никто не погибал. Так что в тот прохладный день, сидя перед крошечным по сегодняшним меркам экраном, по которому бегала рябь помех, я впервыйраз соприкоснулся со гибелью.
Помню, как стоял на коленях у телека и плакал взахлеб. Мне было жаль Брежнева, который никогда более не поднимется на трибуну и не зачитает бумажку, но ещё более я сожалел себя и собственных родителей. Непостижимой детской интуицией я сообразил, что то, что приключилось с Брежневым, касается всякого, и рано или поздно я также буду лежать так же неподвижно и холодно, и люди будут неговорянислова идти мои портреты, и станет играться эта жуткая неторопливая музыка. Придёт время, и с моими родителями произойдет то же наиболее. Меня наполнил острый, как острие бритвы, кошмар осознания своей смертности. Когда же гроб стали спускать в вырытую могилу под звуки гимна, я и совсем практически обезумел от ужаса: как же так? Зачем они это совершают? Почему поначалу восхваляют человека, а позже сходу опускают его под землю и забрасывают землёй?.. Это было за пределами моего осмысливания. Я прослушивал протяжные гудки заводов, сидел на полу и рыдал, вытирая ладонями мокрые щеки, а за окнами моим рыданиям вторила разбушевавшаяся метель.
Не незабываю, как отреагировала мама, вернувшаяся с работы, найдя меня заплаканным, а может, я успел к тому времени брать себя в руки. Дети способны на чрезвычайно напряженные треволнения, но в то же время имеютвсешансы так же скоро их забыть. Вполне можетбыть, что я также запамятовал свою печаль по уходящему в землю генсеку и варварский кошмар, который проверил в тот снежный день. На какое-то время.
Это вышло в начале последующего года, чрез пару месяцев после пышных похорон. После обыденного дня — отец уходит в казармы, мама готовит плов — я отправился в свою кровать. Уснул без приключений, но пробудился среди ночи в слезах. Мне приснилось, какбудто я опять наблюдаю те памятные похороны, лишь на этот раз я находился по ту сторону экрана. Я шёл совместно с процессией где-то во других рядах. Оркестр играл Шопена, люди молчали, алели флаги и знамена, кремлёвские стенки напоминали кровь собственным цветом. Сначала это было совершенно не ужасно, я принимал происходящее отстранённо от самого себя, как это нередко случается во снах — «я не я». Но позже начался спуск гроба в могилу, и я водинмомент оказался совершенно вблизи с ним, практически в паре шагов. Гроб не был закрыт… Брежнев внимательно глядел на меня. Этот взор — то был взор не человека, а какого-то потустороннего существа, можетбыть, самой погибели. И покуда гроб двигался вглубь могилы, генсек поворачивал глазные яблоки, удерживая этот ужасный взор на мне. Мой кошмар завоевал пика, и я пробудился с кликом и плачем. Зажегся свет, мама подбежала ко мне и стала унимать, а я ещё продолжительно трясся, не в мощах утихнуть после пронзительного нечеловеческого взора.
Отец не возвратился со службы. На инвентаризации склада орудия он внезапно посетовал на головокружение, присел на ближний ящик, схватился за виски и повалился на пол. Диагноз — церебральная аневризма. Сбылся самый-самый страшный ужас моего детства — мне довелось посетить на реальных похоронах, созидать недалёкого человека в гробу и то, как его увозят на кладбище под пронзительные гудки клаксонов, держа большущий портрет усопшего во голове шествия.
Когда отца не стало, мы с мамой переехали в её близкий Екатеринбург. Через три года она опять вышла замуж. Отчим заливал за воротник, желая был хорошим человеком и меня не огорчал. Впрочем, вполне доверительные дела с ним у меня не установились. Я прогуливался в обыденную среднюю школу, гулял с пацанами по дворам, дрался, дергал девочек за косички, списывал на контрольных — в общем, жил насыщенной школьной жизнью. У меня возникли товарищи, которыми я дорожил и готов был из-за них пойти на всё, даже на схватку с ключевыми бугаями школы с заранее жалкими шансами. Одним из наилучших товарищей у меня был красный Серёга, живший чрез два дома от меня. Мы с ним совместно прогуливались в школу и назад. Учился он лучше меня и не раз выручал ситуацию, когда я не мог( или не желал) исполнить домашку. Родители у него принадлежали к номенклатуре, которая тогда ещё имела воздействие( желая Горбатый уже вёл атаку по всем направлениям), благодарячему у Серёги нередко случались различные дефицитные вкусности, которыми он со мной великодушно делился.
Весной, когда я заканчивал третий класс, известный сон повторился. Как какбудто и не было прошедших лет, я опять отчётливо видел зубцы на стенках Кремля, мрачные лица членов Политбюро( большаячасть из которых к тому времени сами были на том свете), погоны и фуражки, слышал заунывную мелодию. И снова, как доэтого, оказался вблизи с гробом былого повелителя страны. Я стоял даже поближе к нему, чем в прошедший раз. Брежнев снова поднял старческие веки и впился в меня взором существа из тех краев, о которых человеку не положено ведать ничто. И опять я пробудился в дрожи и поту, но на этот раз без клика. Почти до рассвета я переворачивался с бока на бок, но уснуть не сумел.
На последующий день Серёгу, когда он шёл на кружок рисования, сбила машинка на перекрестке…
С тех пор так повелось — ужас детства снится мне любой раз заранее трагедий с кем-то из моих родственников или товарищей. Слава всевышнему, это проистекает не так нередко: за все годы после погибели Серёги сон побывал меня только три раза. В первый раз погиб иной мой неплохой друг( ограбление на улице в злые 90-е, он стал противиться, и нелюди выстрелили из обреза ему в лицо), во 2-ой — моя тогдашняя женщина( грустно популярная авиакатастрофа под Иркутском в 2001 году), в третий — мама( это было ожидаемо, у неё был безнадёжный цирроз, она лежала в клинике, но сон приснился как раз заранее её погибели). Невозможно дать, что я ощущал любой раз, просыпаясь и разумея, что вот-вот произойдет катастрофа, но при этом не имея мнения, как, где и с кем из 10-ов недалёких мне людей. Да и позже, мне видится, что их погибели в всяком случае были предрешены и неминуемы, даже ежели я сходу по пробуждении обзвонил бы всех и предупредил. У существа, чей взор остановился на мне, свои маршруты и способы, какие смертному предугадывать и прекратить не дано.
И таккак что такое — с каждым разом я всё поближе к тому проклятому гробу. В ночь перед гибелью мамы я стоял практически на краю могилы, см 20 до срыва оставалось. И мне видится, я знаю, что случится в тот крайний раз, когда под моими ногами во сне окажется не сырая земля, а пустота.
Такова моя деяния. Честно разговаривая, я затрудняюсь отыскать в ней значение или нравственность. Разве лишь могу допустить, что в тот белоснежный день на далёком севере, когда я следил за похоронами генсека, мой по-детски конкретный кошмар перед неизбежностью погибели каким-то образом перекинул ассоциация меж этим моим воспоминанием и магическим ощущением недалекости старухи с косой. Так вышло в итоге событий, что для меня эмблемой надвигающейся беды стал «лично Леонид Ильич».
Источник
Автор: Георгий Старков