История рассказана человеком, который по долгу службы был юристом, по натуре своей никогда не верил ни во что и признавал только два допустимых состояния при оценке любых событий: горячее сердце и холодную голову. Поэтому, у меня нет оснований ей не доверять. Да-да, именно ей. Девушке, никогда не носившей ни нательного крестика, ни оберегов, ни амулетов. От имени Т.И.
Отец перенес три инфаркта. Сидел на своих «инвалидских» копейках, но все равно пытался быть полезным окружающим. Мать, работавшая по сменному графику, из-за вечной нехватки денег нашла подработку и пропадала сутками на своих работах. Отец взвалил на себя всю домашнюю бабскую суету: уборку, стирку, готовку, оплату коммунальных услуг и, самое главное, тотальный контроль за моей Дашкой: сначала – детский сад, потом, спустя год, – школа, уроки, прогулки, сытные обеды. Он многому научился за эти два года и старался делать все аккуратно и качественно, например, наловчился лепить пельмени и всегда звонил мне в обед: «Ну, чем побаловать тебя вечером? Пельмешками? Будет сделано, заходи в гости!».
Папа. Он всегда был моим любимым. Мать обожала сыночка, моего старшего брата Сергея, и я уже давно свыклась с тем, что занимала в ее сердце самое последнее место, после всех. Когда Серега внезапно умер, мать затопила свое сердце горем и скорбью, но так и не освободила хоть крохотный кусочек, чтобы впустить туда меня. Я не обижалась: у меня всегда был мой папа.
Последние месяцы меня преследовали неудачи повсюду, и только с отцом я могла об этом поговорить. Февраль выдался сумасшедшим. Я лишилась работы. Уже две недели новая фирма изучала мое резюме и не спешила с ответом. В довершение ко всему, я окончательно поругалась с мужем и пришла к отцу за советом: решила разводиться, сил нет терпеть, а жить ради ребенка – бессмысленно. Конечно, он сказал: «Забирай Дашку и приходи!». Я рыдала у него на коленях, как маленькая девочка, сообщая все новые и новые подробности несчастной семейной жизни. Мое сердце разрывалось от боли, а он сидел и впитывал эту мою боль, перенимал всю ее на себя. Какая я была эгоистичная! Почему не подумала, что отец просто не выдержит! Отец еле пережил ночь, а утром «скорая» увезла его со страшным диагнозом: инсульт.
Я сидела около кровати, гладила его по руке и тарахтела без остановки: про Дашку, ее школу, про погоду, про его выздоровление. Я знала, что он меня слышит, хотя он лежал полностью недвижим, с открытыми глазами и лицом, не выражающим ни-че-го! Я научилась его брить, обтирать мокрой салфеткой, менять памперсы. Он стеснялся меня сначала (я это видела по тому, как он будто бы пытался отвести глаза во время процедуры), но потом привык.
В палате с инсультом лежало четверо. Я скорешилась с Иришкой, тоже ухаживающей за своим отцом. Нас объединило общее горе. Мы иногда болтали шепотом, когда наши, как нам казалось, засыпали; частенько были «на подхвате»: обменялись номерами мобильных и, пока одна бегала домой принять душ или в магазин за несчастной плюшкой и пакетом сока, другая прислушивалась к «чужому отцу» на случай изменений в одну или другую строну, чтобы непременно позвонить. Вот так мы с ней жили в палате для тяжелобольных, ночуя рядом с больными на стульях.
В ту ночь Иришкиному отцу стало хуже. Врачи пожимали плечами; как всегда, ничего обнадеживающего. Я смотрела на Иру, клюющую носом на неудобном стуле, и мне становилось все невыносимее. Захотелось выйти из душной палаты и чуть-чуть проветрить мозги, взбодрится, чтобы не рухнуть на пол, не свернуться клубочком и не уснуть тут же, на голом линолеуме. Я тряхнула подругу за плечо и прошептала в ухо: «Я на пять минут, покурю внизу». Ирка протерла красные глаза и мотнула головой.
Я выскочила из палаты и помчалась по лестнице. Я устала, чертовски устала, и прежде всего – от неопределенности и щемящего чувства безысходности. И еще от громадного чувства вины! Собственной вины за то, что папа лежит, как растение, и все – из-за меня!!! Надо встряхнуться, чтобы отец не видел ни слез, ни тоски в глазах и не услышал предательски дрожащего голоса завтра утром. А сейчас – всего 03:00 ночи, есть время придти в себя.
Надышавшись воздухом вперемешку с никотином, я поднялась на этаж, плотно прикрыла стеклянную дверь и встала в коридоре, левее «своей» палаты на пару оконных проемов, облокотилась ладоням на подоконник и тупо уставилась в ночь. Темень какая! В душе и моей судьбе точно так же – сплошные потемки!
Я впала в прострацию. За окном не было ни огонька, только серые стены, освещенные мягким «коридорным» светом, отражались в стекле прямо за моим собственным отражением.
Вдруг я услышала тихий вздох. Потом почувствовала, как мимо меня проползает, будто крадется, холодный воздух, словно справа налево кто-то впустил сквозняк. Он (сквозняк) шевельнул прядь волос на макушке, «дотронулся» до лопаток, колыхнул подол моей длинной юбки, и сзади себя в оконном отражении я увидела на фоне бледно-серой стены проплывающее мимо белесое облако. Облако не на улице, не за окном, а там, в тускло освещенном коридоре, прямо за моей спиной. То ли вздох, то ли короткий стон прошелестел над самым ухом. Я на секунду оцепенела и стала медленно поворачиваться назад. Коридор был пуст.
Я только сделала шаг, чтобы рвануть в палату, как дверь с шумом распахнулась, и на пороге, держась обеими руками за дверной косяк, появилась Ира. Ее лицо было искажено истеричной гримасой. Медленно оседая на пол, она прошептала: «Па-па-папочка мой… Папа… умер…» – «Я УЖЕ ЗНАЮ” , – эхом отозвалась я и, выйдя из ступора, бросилась к подруге, чтобы не дать ей упасть.
*********
Добавлю от себя.
Даже для самых неверующих иногда наступают минуты откровения.