Все вокруг было залито магическим зеленовато-лиловым светом. В ночной тиши, окутанной призрачным сиянием, давно знакомые предметы стали иными. И старый куст сирени, и покосившийся забор утратили привычные очертания, проснулись, двинулись ко мне, обступили со всех сторон. А высоко над преображенным миром царила огромная болезненно-желтая луна – повелительница одержимых, владычица мертвецов.
Хотя разве было мне дело до великолепия той прохладной сентябрьской ночи, если в окнах заброшенного дома внезапно сами собой качнулись занавески? Сердце томительно сжалось, заскулило. А ну как шагнет сейчас из темноты покойный хозяин с багровой полосой на шее и просипит сдавленно: «Здоровенько!» Летели секунды, но ни сосед-удавленник, ни обитавшее в покинутом жилище зло так и не явились. А ведь были они там, были…
Деревенька, откуда батя родом, летом оживала – в палисадниках день и ночь возились оголтелые дачники, с реки доносился детский смех. В холода-то здесь делать нечего, даже дряхлые старушонки, и те зимой в город сбегали, поближе к детям да центральному отоплению. А вот домишко, по соседству с нашим, много лет не навещал никто. Покинутый он стоял, одинокий…
Помню, один мой знакомый как эту хибару увидел – аж затрясся весь. «Гляди, – говорит, – проклятый дом, от него прямо сыростью могильной веет!» Ну да, творение неведомого строителя даже при свете дня имело вид устрашающий. Еще бы: стены, мощные каменные – в трещинах, крыша накренилась, нависла над крохотными, подслеповатыми окнами. Казалось, наблюдает за тобой угрюмое архитектурное чудовище, ухмыляется. Знакомый-то в домах «с историей» разбирается, десятки перевидал – такое своеобразное хобби у человека. Только вот откуда бы ему знать, что о развалюхе и впрямь худая слава летит…
Лет двадцать назад хозяйку недоброй избушки – пожилую женщину угробили местные выпивохи. Знали убийцы, у бабуси и первач и денежки не переводятся – который год «божий одуванчик» горячительным приторговывает. Да и сама от рюмочки никогда не прочь. А болтают еще, мол, не употребляют самогонщики – врут бессовестно!
Десяток лет пустовал дом, а потом наследники, уж не чаявшие от ненужного имущества избавиться, за копейки всучили его дальнему родственнику – дяде Толе. Тот, мужик способный, непьющий, по целому лету здесь жил, порядок навел. Нам опять же веселее: было с кем словечком перемолвиться, как на выходные приедем. Да и Толян радовался, жутко, мол, одному. Начнешь спрашивать, чего жутко-то, отмалчивается. Хороший дядька был, не старый еще…
Из петли его милиция вынимала, в том самом коридорчике, который он заботливо по весне пристроил. Мудреных причин не искали. Кому интересно, что самоубийца веселился накануне, шутил, в карты с моими до сумерек резался и о смерти не помышлял? Списали на банальное: одинокий, выпивать стал. Деревенские еще дивились – раньше на дух не переносил…
Думала, после двух этих случаев народ сюда калачом не заманишь. Нет, гляжу, свеженький жилец! Можно сказать, и не чужой – с младенчества знакомы. Парень с женой развелся, к родителям назад стыдно, вот и снял по дешевке соседскую халупу. Бывало, ждет – не дождется, как мы в субботу нагрянем. Я у него вообще вроде «жилетки» стала, как увидит, ныть примется, на судьбу жаловаться. Стыдно сказать, пряталась порой.
Вот вечерком как-то только-только из пашни вылезла да руки от чернозема отмыла, папеньку своего, буйнопомешанного огородника-любителя, тысячу раз недобрым словом вспоминаючи, слышу, окликает меня этот мучитель. Сам хмурый, насупленный. Поздоровался и безо всякой связи: «Знаешь, я ведь не пью совсем, здоровье берегу!». А мне-то до его морального облика! Даже мысль кольнула: «Чего это он себя нахваливает, уж не в кавалеры ли, гад, набивается?». А сосед продолжает: «Я не пью, а этот приходит и заставляет, выпей, мол, выпей!». Ой, вижу, не в себе человек, то ли вопреки словам, поддатый, а то и хуже – курнул чего запрещенного, хоть и не водилось за ним такого. Пока прикидывала в уме возможные причины вежливо откланяться, он уж совсем околесицу понес: «Голоса в стенах, визгливые, злобные, все время выпить велят, грозятся. И день, и ночь слышу: «Выпей, выпей, сдохнешь иначе!» А за полночь этот является, в сером, длинном. Морды под капюшоном не разглядеть. Склоняется, ерунду всякую шепчет: «Добра желаю, выпей, брат, послушай меня, легче станет!» И глядит, не отрываясь, взглядом сверлит, хоть глаз и не видно, а знаю, смотрит!»
«Вот, – думаю, – повезло мне, здравствуй, шизофрения!». Чуть не рассмеялась! А на рассказчика глянула – куда веселье делось. Лицо у того судорогой дергает, пальцы трясутся, а глазюки ненормальные совсем, бешеные. Жутко – заорать впору! А собеседник в руку вцепился – не сбежать. На мое счастье мама выглянула – спасительница…
И после я друга детства десятой дорогой обходила, пока он окончательно из деревни не убрался – слава Богу, живехонький! Только ведь не в парне дело, хоть и не люблю я нытиков, а в доме этом, в стенах его поганых, что людей с ума сводят.
За последние пять лет у дома хозяева, конечно, появлялись. Чего же не прикупить недвижимость, если цена бросовая? Недавно моим родителям предлагали: «Хоть за тысячу возьмите!». Только кому этот хлам с демонами нужен? Опасаются люди! Вон два последних постояльца в течение года на кладбище переехали. Одинокие оба, как тут поселились, так квасить принялись, разве что чертей зеленых не гоняли. Один-то молодой совсем. Его мать мертвым нашла. Говорят, страшный был – синий весь, зенки выпучены, рот на боку. В деревне гибелью от пьянства никого не удивить, а все-таки страшно, уж больно много смертей для одного дома…
Что за темная сила все-таки в покинутых стенах обитает, и почему жизнь из обитателей высасывает, не знаю, врать зря не стану. Только дом снова брошенный стоит, о новых жильцах грезит, а в лунные ночи колышутся в его окнах пыльные занавески, словно теребит их кто. И что ни говори, на сердце полегчало, когда батя заборчик между дворами поставил, все ж, какая-никакая защита от нечисти…