Сколько себя незабываю — меня постоянно влекло загадочное, потустороннее, магическое. Я даже удивлялась позднее, спросив, что имеется люди, ко всему этому равнодушные, «материалисты до мозга костей». Я была не таковой: беда за окном, малость от покрывала, складывающаяся в фигуру, козий череп в бурьяне — всё было исполнено для меня какого-то неясного значения, чучело и завораживало сразу.
«Городскую» дробь детства я вспоминаю ужаснее – она была достаточно однообразной: детский сад, двор, дом… Но любое лето мы с бабушкой и дедушкой уезжали в «деревню», и это была совершенно иная жизнь, наиболее колоритная и насыщенная событиями. «Деревню» я брала в кавычки, так как на самом деле это было достаточно огромное деревня в В-ой губернии, растянувшееся на немало км над рекой. Там у меня было некотороеколичество подруг — из местных девочек и из таковых же «приезжих», но самой наилучшей, непременно, была Таня( имена и топонимы я оставлю истинными, без конфигураций). Она была ветше меня на 2 или 3 года, и выдумка у нее была понастоящему неистощимая! Именно она научила меня играться в «панночку», лить воск, и конкретно она говорила наиболее ужасные летописи, когда вследствии дождя мы прерывали наши забавы на улице и скрывались где-либо на сеновале или на печи.
И вот единожды жарким солнечным днем она предложила мне посещать к Чёртову Бульнику. Бульником в наших краях именовали не булыжник, а ровный камень, которых в нашей местности было не немало. Сейчас я размышляю, что прилагательное «Чёртов» чуть ли имело какую-то магическую подоплеку. Просто торчал этот камень у перекрестья, чрезвычайно неловко, и, вероятно, прочно препятствовал прохожим, а более — проезжим людям. Но в детстве я, как уже писала больше, во всём видела блик потусторонней секреты, и словечко «чёртов» манило меня и чучело. Наслышана я о нем была достаточно немало, а вот посещать поглядеть было даже не то, чтоб страшно — трудно. Находился он чрезвычайно далековато, в той доли села, куда мои близкие со мной не прогуливались и одну меня навряд ли отпустили бы. Если бы не Таня — я бы так его и не увидела.
Итак, было приблизительно правило одиннадцатого часа, когда мы направились к Чёртову Бульнику. Топать к этому камню довелось продолжительно. Улица, по которой мы шли, называлась Красная, но на деле — тянулся по-над склоном ряд старых бедных серых домишек, периодически даже заброшенных. Иногда этот ряд прерывался: покривившийся штакетник, бурьян да дикий тёрн. Слева — те же домишки, но заслуживающие еще наиболее изредка, огороды и заросшие бурьяном пустоши. Посередине — пыльная сельская тропа, в колеи которой обитатели валят ботву, сорняки, обрезанные сучья, а тотчас и сор.
Солнце практически в зените, безлюдье: кто на работе, кто возится в собственных огородиках, а кто и дома сидит — была самая маковка жаркого лета. Тишина, нарушаемая времяотвремени квохтанием кур, меканьем одуревшей от жары козы да свистом какой-либо пичуги.
Дорогой Таня говорила мне про собственного двоюродного( местного) старшего брата Сашка, в доме которого когда-то разбушевалась нечисть. Сашок, ежели верить таниному рассказу, усмирял ее, кидая в двери ножи и ножницы. Я прослушивала ее, а хозяйка всё выглядывала бульник — моему воображению рисовалось кое-что впечатляющее и жуткое сразу. Поэтому, когда моя спутница произнесла: «Вот он», я непроизвольно вздрогнула.
Это был достаточно большущий камень( мало больше наших голов), криво вросший в землю там, где улицу пересекала тропа. Бурого цвета, с ровной шероховатой поверхностью: ни сколов, ни трещин. Одним боком он выглядывал на перекресток, а с остальных его окружал высочайший бурьян: лебеда, подсвекольник, дурнишник… Мы приблизились. Ни я, ни Таня не рискнули прикоснуться к камню, лишь рассматривали его. Разглядывали не одну минутку.
Неожиданно мы услышали, как к перекрестку некто близится. Вроде бы не вблизи — но неторопливый топот был слышен чрезвычайно четко. Мы вздрогнули и сразу посмотрели туда, откуда пришли. Пустая улочка, ясно освещенная солнцем. Ни души. Но слух заявлял нам об обратном: некто не чрезвычайно скоро шел к нам. Невидимый и… достаточно большой. Мне стало ужасно. Тане, вероятно, также, но она сообразила скорее: поймала меня за руку и утянула в бурьян за Бульником, где мы присели на корточки. Трава укрывала нас с башкой, так что было не следовательно. Когда шуршание, вызванное нашими движениями затихло, мы прислушались. Шаги приближались. Странные шаги – какбудто шел не человек, а лошадка или какое-то иное большое животное с копытами…
Видно было нехорошо, лишь то, что прямо перед Бульником, мы сидели, не шевелясь, и ожидали. По чувствам то, что близилось к нам, обязано было уже быть в поле зрения, но улочка была всееще пуста. Вот «оно» подошло к Бульнику впритык и… остановилось. Переступило с лапти на ногу.
Послышалось дыхание, какбудто некто большущий втягивал мордой воздух. Не принюхивался, а элементарно дышал. Потом — некотороеколичество раз — фырканье. Это продолжалось практически некотороеколичество секунд, но для нас эти секунды растянулись навечно. Наконец «нечто» двинулось далее, грузно переставляя лапти. Танина десница давила на мою, и я сидела не шевелясь, желая по ногам уже лезли «мурашки» от неудобной позы. И лишь когда шаги закончили быть слышны — мы выползли из убежища.
Первое, что кинулось мне в глаза — отпечатки в пыли. Это были копыта — не раздвоенные, а цельные, как у лошади, но без подков. Следы… в неких местах они перекрывали отпечатки наших сандалий. У меня затекли лапти, но я вскочила с четверенек в момент. Таня дёрнула меня за руку, и мы рванули туда, откуда пришло неведомое и невидимое «нечто» – к дому!
Как мы бегали — я незабываю до сих пор. В горле сходу же пересохло, сухой пыльный воздух драл, как тёрка, в боку кололо, поджилки тряслись, лапти то и дело норовили подкоситься. Но мы неслись во целый дух и, видится, даже ни разу не свалились. Замедлились мы лишь, когда узрели купола церкви — вблизи с нею мы обе жили. Проскочили на свою улицу. У поворота стояла колонка с водой — мы придавили рычаг особой щепкой, лежавшей вблизи, и продолжительно, захлебываясь, пили ледяную воду. Потом отдыхали, поглядывая друг на друга. Когда я подошла к дому — бабушка выглядывала за калитку, ища меня. Было возле часу дня — время кушать.
На этом деяния кончается. Больше о Чёртовом Бульнике и нашем к нему путешествии мы с Таней не упоминали — как сговорились безмолвствовать. Долгие годы эта деяния хранилась у меня в памяти как кое-что не совершенно настоящее, потихоньку покрываясь сетью забвения. В некий момент я практически поверила, что мне то ли приснилось это, то ли я хозяйка себе выдумала и поверила. Но нетакдавно я удостоверилась, что это полностью могло быть.
Мы с товарищами шли на байдарках по реке, на которой я выросла, и одно из наших «плавсредств» пропоролось на коряге как раз против родного села. Ребята причалили к сберегаю, чтоб отремонтировать байдарку, а меня с еще одним парнишкой по имени Ваня, как «местную», выслали в сельпо за продуктами. В родном краю я не была к тому времени уже немало лет: бабушка и дед погибли, когда я училась еще в ВУЗе, дом продали посторонним людям и ворачиваться туда, где прошло моё детство, где всё как-то было мне родным — было больно.
Стояла облачная погода, небо было затянуто серыми облаками весь, дождь то принимался моросить, то затихал. Мы шли по улице, которая смотрелась еще наиболее убогой и печальной, по глубочайшим колеям, в которых стояла влага, мимо покривившихся бедных домишек, и я занимала собственного спутника ничто не значащими дискуссиями. И внезапно я увидела Чёртов Бульник. Он был буквально таковой же, как в моём детстве — ни мох, ни плесень не липли к его покатым бокам, а по граням от него всё так же рос бурьян. Я вздрогнула и поглядела на часы. К счастью, было уже возле 2-ух.
– Здесь некто похоронен? – спросил Ваня.
– Нет, – ответила я и остаток пути веселила его историей про то, как в детстве мне пришлось встретиться с чем-то неясным. ныне вот рассказываю и вам.
Не судите взыскательно — на момент описываемых в летописи событий мне было возле 6-7 лет.