«Ты никогда не знаешь, в какой-никакой момент начнется твоя шизофрения»
© Ирвин Уэлш
«Нет ничто чудовищнее такого, что мы можем внушить себе сами»
© Бернард Шоу
Поистине, человеческий мозг — одна из самых неповторимых и непознанных естественных систем. И доказательством тому служит не столько гениальность выдающихся представителей цивилизации — узнаваемых всему миру экспертов, философов, творцов — насколько, против, феноменальная держава безумия. Сила безусловная и всепоглощающая, способная воспринимать всякую форму, не имеющая пределов и не знающая компромиссов. Какие лишь метаморфозы не проистекают иногда с сознанием человека, случаем запутавшегося в лабиринте личного интеллекта.
Наблюдать и удостовериться в этом собственно я имел вероятность во время прохождения годичной интернатуры в районный психиатрической клинике им. Бареева, куда был ориентирован по окончании мед института.
Сама клиника, как и большаячасть схожих казенных учреждений, быстрее подсказывала следственный изолятор и ничто несчитая тоски и омерзения не вызывала: серое кирпичное здание дореволюционных пор высотой в 4 этажа, разделенное лестничными пролетами на корпуса, высочайший бетонный забор по периметру местности, зарешеченные окна, прочный аромат мочи и хлорки в коридорах. Как правило, сюда поступали несостоявшиеся самоубийцы, существовавшие наркоманы, алкоголики в горячечном бреду, старики с синдромом Альцгеймера. Был еще особый прикрытый блок, находившийся в удалении от главного строения, где содержались заключенные, и практиканты туда не допускались. Словом, ничто увлекательного и необыкновенного. Как оказалось, пациенты психиатрической больницы, за исключением жителей наблюдательной палаты, люд довольно безмятежный и, за вычетом неких собственных особенностей, сравнительно вменяемый. Правда, и посреди них встречались иногда очень интересные и колоритные персонажи.
Например, Вячеслав Николаевич Воронцов по прозвищу «Самогонщик» — пьяница с тридцатилетним стажем и острым абстинентным синдромом. В разговорах с медиками он нередко говорил о необыкновенных свойствах собственного организма, типо обретенных в итоге многолетних возлияний. По словам Вячеслава Николаевича, неважнокакая безалкогольная жидкость, потребляемая им, на выходе превращалась в чистый этиловый спирт. Любопытно, что после всякого импровизированного сеанса уринотерапии — какие Воронцов устраивал себе втайне от докторов и медперсонала — у него имелись все наружные симптомы спиртного опьянения, вплоть до расширенных зрачков, учащенного сердцебиения, покраснения кожи, дезориентации и даже следующей частичной амнезии.
Или Алексей Исаев — юный человек, студент политехнического института, повредившийся разумом в итоге приобретенной в ДТП черепно-мозговой травмы. Называл себя большим царем — предводителем рода человечного, призванным новости его к нескончаемому миру и процветанию. Мания величия при параноидальной психопатии — достаточно известный вид помешательства. Однако, что удивительно, его взоры на мировую политику и дипломатию, размышления о международном праве и экономике оказались так логичными и убедительными, что почтивсе доктора после нескольких часов общения с Алексеем совсем искренне поддерживали его точку зрения по почтивсем неоднозначным вопросам. А зам.>} главного доктора Виктор Анатольевич Драгунов даже представил Исаева собственному приятелю — влиятельному журналисту-политологу, который, согласившись поговорить с необыкновенным пациентом, признал его реальным профессионалом в политико-экономических сферах.
Другая пациентка — Градова Ирина Владимировна, 30 2-ух лет, страдала диссоциативным расстройством, наиболее популярным как «синдром множественной личности». В ней сразу уживались цельных 4 альтер-эго: пражская танцовщица, подросток-лесбиянка, церковная монахиня и малая девочка. Личности попеременно сменяли друг друга, каждую из них разрешено было распознать по мимике лица, тембру гласа и стилю поведения. Балерина разговаривала с ясно проявленным чешским упором и владела грациозной пластичностью. Лесбиянка различалась импульсивным нравом и развязными манерами, чувствовала тягу к легким наркотикам. Монашка, напротив, была умеренна и набожна, знала латынь. Девочка водила себя, как и должно ребенку. Это не было позерством, личности вправду жили своей жизнью и, несчитая такого, умели контактировать меж собой.
В психиатрии схожих историй есть большое оченьмного, одни смешные и милые, остальные грустные и трагические. Но имеется и по-настоящему пугающие. Одну из таковых историй я и хочу вам поведать, во каждом случае, на меня она произвела достаточно жуткое воспоминание. Нет, тут вы не найдете ни мистики, ни будоражащих загадок. Это действительность. Реальность обреченного интеллекта, действительность, которая может нагнать всякого — в этом-то и содержится наиболее ужасное.
высокий Анатольевич Вьюгин поступил в самый-самый разгар нашей учебной практики, в середине февраля. Тот редкостный вариант, когда нездоровой сам обратился за поддержкой. Это был мужчина средних лет, худощавого телосложения, с мертвенно-бледным лицом и запавшими очами. Эмоциональное положение Вьюгина было очень беспокойным, наблюдалось учащенное биение, взор лихорадочно носился, глас дрожал.
В разговоре с управляющим отделением( а по совместительству моим наставником) медиком Потаповым Олегом Яковлевичем, нездоровой признался, что мучается от слуховых и зрительных галлюцинаций — по ночам его преследовали образы человекообразных существ, очень жутких и мерзких творений. Они грозили ему, издевались. По словам Вьюгина, все началось возле 2-ух месяцев обратно.
— Поначалу это был невнятный, чуть различимый шепот, раздававшийся из-под постели, — говорил он, — Затем шепот равномерно перевоплотился в ворчание, глас был не один, а некотороеколичество — все мужские и очень омерзительные. Но проанализировать, о чем переговариваются безызвестные, я не мог, насколько не прислушивался. Однако со порой стиль становилась все наиболее внятной, и скоро я с страхом понял, что ночные краски сговариваются меня уничтожить. «Убьем его! Загрызем! » — злобно шипел один, «Загрызем, загрызем! » — вторили ему остальные…
Все симптомы указывали на параноидную шизофрению. Потапов провозгласил больному ряд обычных исследовательских процедур, какие, вообщем, никаких конкретных итогов не отдали. Магнитно-резонансная томография не выявила повреждений головного мозга, дифференциальная диагностика исключала вероятность очевидных неврологических нарушений, разборы крови на содержание психотропных и наркотических веществ оказались отрицательными. Генетической расположенности к происхождению болезни в роду Вьюгина втомжедухе не наблюдалось.
Таким образом, Олег Яковлевич не торопился с постановкой диагноза. Прописав пациенту исцеление нейролептиками в комплексе с групповыми и индивидуальными сеансами психотерапии, он продолжал следить его, пытаясь обнаружить клиническую картину болезни в ходе каждодневных разговоров.
высокий Анатольевич имел ученую ступень кандидата филологических наук и состоял в должности декана гуманитарного факультета ГПУ. Вел достаточно уединенный образ жизни, но никаких переживаний по этому поводу не чувствовал, быстрее напротив. Холост, деток не имел. На память не пожаловался, мощным психологическим стрессам не подвергался, раньше на учете в психоневрологических учреждениях, поэтому, не состоял.
— Вы делились с кем-нибудь своей… проблемой? Обращались за поддержкой к родным, товарищам, друзьям по работе? — узнавал Потапов.
— Никогда. Поймите, я постоянно был на неплохом счету в институте и по понятным факторам не говорил коллегам о преследовавших меня кошмарных галлюцинациях, в неприятном случае я рисковал не лишь получить репутацию сумасшедшего, но и потерять должности. Что касается вособенности недалёких людей…, у меня их нет. Мой отец погиб в преклонном возрасте, когда мне исполнилось шестнадцать, спустя год вдогон за ним ушла и мама; своей же семьей я, к огорчению, до сих пор не обзавелся; а все свои немногочисленные дружественные связи растерял за давностью лет.
— Что ж, вернемся конкретно к гласам. Когда и как нередко вы слышали их?
— Каждую ночь. Они раздавались с пришествием темноты и затихали на рассвете. Я прослушивал их с замиранием сердца, парализованный ужасом, покоился, обливаясь прохладным позже, и дрожал. В главном они перешептывались меж собой, периодически обращались ко мне: «Ты убожество, — разговаривали они, — Мразь, ублюдок! Убьем, сучка! Живьем загрызем! ». Иногда их возникновение сопровождалось резким тошнотворным ароматом, так пахнет протухшее мясо или сдохшая под половицами мышь. Я, естественно, разумел, что гласа звучат лишь в моей голове, и никого, очевидно, под кроватью нет и быть не может. Тем не наименее, ни за что не решался туда заглянуть, боясь увидеть то… что в последствии и увидел.
— Увидели что?
— Признаться, мне жутко даже вспоминать об этом, — высокий Анатольевич снизил глас, — Но я поведаю. После месяца бессонных ночей я все же отыскал для себя вывод — снотворное, которое я употреблял в изрядных порциях, дозволяло вполне забываться сном и не замечать навязчивых гласов. Однако в быстром времени препараты меня подвели. В тот раз я пробудился глубочайшей ночкой. Знакомый отвратительный аромат сходу стукнул в нос, я открыл глаза и нашел, что за мной наблюдают — из-под постели торчала башка. Я отпрянул, замерев в оцепенении! В тусклом свете уличного фонаря, пробивавшимся в окно моей спальни, мне получилось рассмотреть визитера. Огромные обширно открытые глаза прожигали меня крошечными красными зрачками, лицо было серым как пепел, а голубые губки растягивались в злобной ехидной улыбке, обнажая два торчащих длинных резца, какие посещают у мышей или крыс. «Заа-грыы-зууу» — просипела тварь медлительно растягивая гласные, и ухмыльнувшись исчеза из вида. «Не спишь? — услышал я, спустя некотороеколичество мгновений, — Только засни гнида, лишь усни…».
Стоит ли описывать мое положение. Остаток ночи я провел в той же позе, не смея пошевелиться, беспокойно прислушиваясь в пустоту и времяотвремени вздрагивая. Я более не отдавал себе доклад в том, что действительно, а что нет. Я отказался от снотворного, боясь, что одурманенный транквилизаторами, в последующий раз не смогу ощутить подведение собственных преследователей, а они, в свою очередность, не преминут этим пользоваться. Спать в ближайшие дни в мои планы не вступало. ныне я ощущал их пребывание круглыесутки, чувствовал на себе недобрые взоры. Мне стало по-настоящему ужасно, ужасно находиться в одиночестве, ужасно ворачиваться в свою квартиру. Заметив мое угнетенное положение, ректор внеспредложение мне отпуск, принимая это за обыденное недомогание. Я и сам разумел, что продолжительно так длиться не может и, вконцеконцов, решил обратиться к вам.
Больного определили в общую палату дневного стационара. В первые дни присутствия тут Вьюгин вел себя очень настороженно, прислушивался к любому шороху, избегал находиться в черных и слабо освещенных помещениях, нехорошо дремал, периодически страдая от ночных кошмаров, вообщем, на гласа и образы, преследовавшие его наяву, более не пожаловался. Как бы то ни было, после нескольких недель комплексной терапии положение пациента приметно улучшилось, усилие спало, нормализовался сон, восстановилась жизненная энергичность. Он с наслаждением общался с окружающими, изучал соседей по палате забаве в шахматы, нередко помогал медсестрам в процедурной. ныне высокий Анатольевич и сам недоумевал, как ему могло такое казаться. В свете позитивных конфигураций отпала надобность в медикаментозном лечении, его заменили на реабилитационные курсы. Острая фаза заболевания сменилась ремиссией. Но, как оказалось, быстро.
Это приключилось в первых числах марта. В ту ночь я как раз заступал на дежурство совместно с медиком Станиславом Сергеевичем Ерохиным. Часы отмерили четверть главного, когда в ординаторской раздался звонок — взволнованная медицинскаясестра сказала, что с одним из пациентов случилась истерика и умоляла побыстрее приходить в сплошное деление. Не вдаваясь в детали, Станислав Сергеевич немедленно направился на вызов, я поспешил вдогон за ним. Когда мы примчались, около палаты, на которую указала нам дежурная, уже толпились перепуганные ночными криками пациенты. Там шла безрассудная сражение — двое подоспевших к тому времени санитаров пробовали связать полотенцами рвущегося изо всех сил Вьюгина.
— Они тут! Они пришли за мной! — кричал он, рыдая и задыхаясь. Узнать фактор нежданно захлестнувшей его паники не представлялось вероятным — он был полностью невменяем, стонал, ревел, отбивался, на расспросы не реагировал. В конце концов несчастного довелось привлекать к койке и вколоть двойную дозу диазипама. После такого, как он отключился, Ерохин отдалприказ вынести его в наблюдательную палату и распорядился удерживать под особенным наблюдением.
На последующий день, как лишь высокий Анатольевич пришел в себя, его попросил к себе врач Потапов. Больной смотрелся неясным и изможденным, взор помутнел, лицо опять сделалось бледным, руки дрожали, глас то и дело срывался.
— Вы помните, что с вами вышло прошлой ночкой? — осведомился Потапов.
— Лучше бы не помнил, — сильно крутил башкой Вьюгин, — Это было ужасно… Ужасно!
— Значит, вас опять преследуют ночные кошмары? Постарайтесь утихнуть и расскажите все по порядку.
Вьюгин тяжко вздохнул, спросил разрешения закурить и, получив его «в облике исключения», подошел к приоткрытому окну кабинета. Он безмолвствовал, разумеется, намереваясь с думами, углубленно вдыхая пахучий сигаретный дым.
— Этой ночкой мне, по некий странной фактору, совсем не спалось, — начал он вконцеконцов, — Не знаю, насколько прошло времени, после такого как в палатах отключили свет — два часа, может быть, три — когда я, ворочаясь с боку на бок в безуспешных попытках уснуть, услышал странный шелестящий шум, доносившийся откуда-то сверху. Я поднял голову и застыл в оцепенении — по потолку лез человек! Вернее, вещество чрезвычайно схожее на человека. На нем не было одежды, неописуемо худое бледно-синюшное тело покрывали исключительные волосы, торчащие клоками, оно двигалось на четвереньках, нередко перебирая тонкими конечностями с длинными когтистыми пальцами. Совершив некотороеколичество маленьких перебежек, тварь застыла у меня над башкой и повернулась лицом, вывернув шею на сто восемьдесят градусов. Знакомые черты исказила лютая, ядовитая злость, выпученные глаза горели злобной нелюбовью маленьких красных зрачков, синий рот с торчащими крысиными резцами высокомерно кривился. «Загрызу! Загрызу! Загрызу! » — яростно выкрикнула гадина рычащим отрывистым гласом. Затем из черных углов палаты зазвучали еще гласа: «Уничтожим! Сожрем! Загрызем!.. » — повторяли они, перебивая друг друга, с каждым разом все громче и пронзительнее. На стенках заплясали безобразные тени человекоподобных существ… И тут мои нервы не выдержали… я дал волю собственному ужасу!
— Возможно, это обыденный отвратительной сон? — предположил Потапов, обдумав услышанное, — Видите ли, галлюцинаторные образы, не так издавна вызвавшие у вас сильнейшие эмоциональные треволнения и, непременно, отложившиеся в подсознании, элементарно всплывают из недр вашей памяти. Длительные неприятности нередко вызывают реалистичные ночные кошмары.
— Это был не сон, — несладко ухмыльнулся Вьюгин, — Я видел их так же четко, как вижу вас.
Олег Яковлевич покачал башкой, было обидно. Пациент вроде бы шел на поправку, но увы, заболевание оказалась посильнее, непродолжительное тишина скоро сменилось новеньким обострением. Он опять решил возвратиться к исцелению психотропными продуктами и подтвердить всю функцию поначалу. Однако на этот раз достигнуть значимых улучшений в состоянии болезненного, к огорчению, не получилось. Несмотря на то, что высокий Анатольевич более не пожаловался на кошмарные видения, от пережитого шока он так и не оправился.
Вьюгин исправно воспринимал назначенные ему медикаменты, часто общался с медиками и навещал занятия по пакетный психотерапии и совместно с тем все более впадал в положение меланхолии, уходил в себя, сделался совсем хмурым и неразговорчивым, на всевозможные вопросы отвечал несомненно, как на допросе. ныне он отказывался от каждодневных прогулок, закончил глядеть телек в холле и играться в шахматы с соседями по палате, нежелая общался с медиками.
Так прошел месяц. А позже в правом крыле всеобщего отделения случился пожар. Как узнали потом дознаватели из МЧС, возгорание вышло вследствии короткого замыкания в неисправной электросети. Огонь не успел широко распространиться по этажу, тем не наименее, большаячасть помещений заволокло вязким удушающим дымом, всех постояльцев довелось в срочном порядке эвакуировать в окрестные корпуса, была дикая суета. После такого как мощами прибывшей пожарной команды огонь получилось потушить, паника постепенно улеглась, добро, пострадавших не оказалось. Когда же пациентов стали располагать по пустующим палатам, оказалось, что один из них исчез. Сверившись со списками узнали — пропавшим оказался высокий Анатольевич Вьюгин.
Группа санитаров во голове с медиком Ерохиным отправилась на розыски. Сначала прошлись по всем этажам строения, кропотливо обозревая любой угол, потом прочесали прилегающую к клинике местность, а втомжедухе окружавший ее лесной массив. Но ни самого беглеца, ни его отпечатков отыскать не получилось. Оставалось лишь обратиться с заявлением о пропаже в местную дежурную дробь.
Тем порой власть психбольницы, подсчитав убытки после косметического починки обгоревших помещений, по настоянию пожарной инспекции приняла заключение сменить старую алюминиевую проводку на медную. За поддержкой обратились в ближайшую электромонтажную службу, и скоро по больничным коридорам и палатам засновали люди в сине-оранжевых спецовках с белой надписью «ГорЭнерго». Они штробили стенки, тащили и прокладывали кабели, ставили оснащение, попеременно обесточивая различные доли строения.
В один из таковых шумных рабочих дней двое электриков прилетели на основной пост и потребовали начать полицию. Они поведали, что, опустившись в подпол правого корпуса в поисках распределительных щитов, нашли мертвоетело в одном из далеких подвальных закутков. Сначала юные люди ощутили удушливый сладковатый смрад, доносившийся совместно со сквозняком из глубины темного коридора. По мерке их продвижения вперед неприятный аромат усиливался и быстро стал совершенно нестерпимым. Рабочие верно решили определить в популярность администрацию и, остановившись, пошарили кругом лучами фонарей, стараясь найти зловонный источник, заглянули в ближайшие помещения заброшенных бытовок и издавна нефункционирующих ГВС. Они рассчитывали найти кучу гнилых отходов или разложившуюся тушу бродячего животного, а в результате натолкнулись на мертвое человечное тело.
Через четверть часа прибыли сотрудники из местного УВД и в фирмы главврача и втомжедухе обнаруживших тело электриков опустились в подпол. Покойный покоился, прислонившись плечом к стене, в самом углу черной мокрый комнаты — былей бойлерной. Само собой, им оказался не кто другой, как исчезнувший три с бесполезным недели обратно Вьюгин. Как позднее ведали любопытствующим докторам и практикантам полицейские, проводившие осмотр места происшествия — даже их, видавших виды за годы службы, пробирала мелкая противная боязнь при облике его опавшего ссохшегося лица, которое исказила мина предсмертного кошмара, застывшего в помутневших зрачках обширно открытых глаз. Его черты заострились, мускулы скривило агональной судорогой, нижняя челюсть отвисла. Поистине шокирующее представление. Кроме такого, тело мертвого Вьюгина весь покрывали большие укусы, приметно проступающие через узкую больничную одежду, руки-ноги были отчасти изъедены, гортань какбудто перегрызли. Это крайнее событие встречалось вособенности жутким для тех, кто знал о предмете кошмарных галлюцинаций покойного. Определить природу укусов на месте оказалось довольно трудно. Криминалисты посчитали, что остатки погибшего стали добычей голодных подвальных крыс; желая подсобники хозяйственной службы, хранившие в подвале дробь прибора и уборочный инвентарь, убеждали, какбудто никаких крыс там никогда не видели.
Осмотрев пространство и опросив нескольких докторов и медсестер, дежуривших в ночь, когда случился пожар, а втомжедухе раздельно побеседовав с медиком Потаповым, следователь заключил: во время суматохи Вьюгин, присутствовавший, судя по всему, в состоянии помутненного сознания, а так же гонимый преследовавшими его ужасами, утратив ориентацию в пространстве, опустился в подпол и, совсем заблудившись, забился в ближний укромный угол, где в результате и скончался от сердечного приступа. Такой была подготовительная версия. Покончив со всеми формальностями, сотрудники правоохранительных органов погрузили тело в «труповозку» и, пообещав соединиться, ежели появятся доп вопросы, уехали.
Эта деяния произвела мощное воспоминание на больничный персонал и здешних постояльцев и на некотороеколичество следующих дней стала предметом живейших дискуссий. Представить лишь, бедный высокий Анатольевич, случайно загнавший себя в ловушку, один в темноте, окруженный видами зловещих монстров, сделанных его воображением, бьющийся в истерике и сильно кликающий на содействие. Какая страшная погибель!
Позже мой впрошлом однокашник, подрабатывающий по ночам санитаром в морге судебно-медицинского экспертного бюро, поведал, что определить, кому конкретно принадлежали укусы, оставленные на теле «того самого Вьюгина», так и не получилось. По нраву зубных следы вправду чрезвычайно напоминали крысиные, но при этом даже самый-самый большой в мире пасюк не мог владеть так длинными и толстыми резцами. В отчете так и записали: «…раны от укусов безызвестного происхождения…».
Между тем жизнь в больнице им. Бареева шла собственным чередом и о произошедшем достаточно быстро забыли. В конце концов, что тут лишь не бывало, и необычного, и шокирующего, и катастрофического. История пациента Сергея Анатольевича Вьюгина пополнила коллекцию местных сплетен и обросла различными суевериями и умопомрачительными домыслами, какие, в свою очередность, подогревались рассказами неких пациентов, жаловавшихся на странный шум, типо доносившийся по ночам из подвала — звуки аналогичные на ворчание, хохот и острый железный скрежет.